В пиршественном чертоге, гулком и темном, она вдруг увидела отца. Грозный Ярополк сидел, по- стариковски сгорбившись, подле едва тлеющего очага. Лицо его, видимое вполоборота, было пустым. Почему он здесь, а не с людьми? Болен?
Навка подбежала к боярину, схватила холодную руку:
— Отец, что с тобой?
Он смерил ее безразличным взглядом и незнакомым скрипучим голосом произнес:
— До чего ж дрянная штука это — власть. Ради чего?
— Отец, тебе плохо?
Он дернулся, как от пощечины.
— Да! Радуешься? Знаю, знаю, вечно рада была уязвить меня силой своей. Вся Стабучь — не земля во владении боярина, а все равно что твой наряд.
— Что ты говоришь… — отстранилась Навка. Однако Ярополк уже будто и не замечал ее.
— А все равно глупо, — глядя мимо дочери, с кривой улыбкой укорил он. — Чем ни правь: любовью, страхом, волшбой, секирой… все не то. От всего эти люди устают. Все им не впрок. Как глупо было мечтать… Да, мне плохо, доченька, плохо, родименькая! У меня на сердце холодно. А в голове пусто-пусто…
Непонятная злоба на его лице сменилась отчаянием, и Навка, перебарывая страх, опять приблизилась к нему. Боги, за что вы так караете его?
— Отец, — тихо сказала девушка, — я тебе помогу. Все хорошо. Только тебе отдохнуть надо, а я тебе помогу… Хочешь, я спою тебе?
Душевная песня — испытанное средство. Бывало и раньше, Ярополк, правда без единого слова жалобы на что-то, звал к себе дочь и просил потешить душу. А сейчас вскочил с горящими глазами и заорал:
— Да пропади ты пропадом со своими песнями! Только сердце распаляешь… Уйди!
Непонятно это было, неправильно и жутко, но хотя бы властность былая проснулась в боярине. И Mилорада, чувствуя, что сделать больше ничего не может, безмолвно пошла прочь.
Дождь стихал. От стены неслись крики, но ожидаемого звона стали не было. Один из стражников на крыльце мягко, на настойчиво остановил девушку:
— Не след сейчас, боярышня, из дому уходить.
— Раненым помощь нужна, еще одни руки лишними не будут.
— Обожди, как все кончится, — посоветовал стражник. — Раненым помочь найдется кому, а за тебя мы головами отвечаем.
— Да и нет там, поди, раненых, — добавил второй. — Я ли звуков боя не знаю? Не сходились наши с врагами, а крики победные. Видать, Древлеведова магия и впрямь не шутка!
В снопах света, что падали вниз от мощных светильников с медными отражателями, было видно, как скопившиеся под самыми стенами нелюди двинулись в атаку. Неясно было, как собираются они брать стену, не имея ни лестниц, ни веревок с крючьями, но никто не сомневался: эти возьмут. Хоть ползком.
Камнеметы молчали: их зарядили в расчете, что навайи возьмутся ладить переправу. Разнеслись приказы:
— Стрелки! Га-атовсь!
Напряглись луки. Вот первые навайи в неестественной, давящей тишине достигли стены — и прямо по ней наверх подались, прилипая, ровно пауки! Ну еще чуть-чуть, чтобы, падая, своих же сметали… хотя что нежити падение? Однако привычка брала свое, и лучники норовили высмотреть у врага ряды таких же, как они, стрелков, а прочие защитники выжидали — еще чуть-чуть…
И вдруг, словно волнистый ковыль под напором ветра, качнулись навайи прочь!
— А-а! — не сдержал кто-то крика, может, испуганного, но остальные подхватили с восторгом:
— Ура! Даешь, Древлевед!
Навайи падали, их тела растекались, обращаясь в зловонную жижу, которая быстро засыхала, покрывая землю сплошными буграми. Взбурлила река — видно, и тем, кто еще по дну вышагивал, досталось. По западному берегу будто частый гребень прошел.
— Наддайте-ка им! — крикнул Буевит, и во тьму полетели стрелы, громом стукнули камнеметы.
Затяжная молния огненной змеей скользнула по западному берегу, высвечивая ужасную картину мятущихся полчищ. Казалось, невидимый бич исполина хлещет по навайям, добивая остатки орды. Радостные крики на стенах не заглушил даже гром.
Ратникам было невдомек, что настоящая битва только сейчас и началась.
Непроглядный туман клубился в нави.
— Не бойся, — сказал Древлевед. — Слушай сердце — и никакой туман тебя не украдет.
— А может украсть?
— Этот туман — завеса из отдаленных граней нави, откуда Иллиат вызывала помощников… А вот и они.
Он махнул рукой, точно убирая с дороги паутину, и Нехлад, догадавшись, повторил его жест, направляя в туман свою волю и обращая белесую мглу в хлопья пепла — первое, что пришло в голову. Помогло. Серый снегопад быстро редел, открывая взору жуткие фигуры, сутулые, с длинными лапами и горящими глазами.
— Ну да, этого я и ждал, — пробормотал Древлевед почти разочарованно. — Сразись с ними, заставь Иллиат выйти саму.
Меч, сотворенный в нави, просился в бой. Нехлад не стал противиться зову. Устремился навстречу чудовищам, даже не стараясь разглядеть их уродливые черты. Хотя до сих пор его путешествия совершались в глубь нави, отдаляться духом на некоторое расстояние от тела он уже умел и встретил чудовищ над водами Житы. Занес меч, снижаясь…
Но еще прежде на поле невидимого людям боя ринулись рабы нави, о которых Нехлад уже успел позабыть. Они больше не казались расплывчатыми тенями, которые можно уловить лишь краем глаза. Сходясь с чудовищами, они обретали действительно отчетливый облик… так похожий на облик ушедших в сады Весьерода людей!
Ворна, близнецы Крох и Укром, Горибес… Нехлад узнавал их черты в миг, когда рабы нави наносили удар — и тут же гибли, рассыпаясь прахом под огромными когтями чудовищ. Не по силам был им противник. Однако и демонам глубин приходилось в конечном счете несладко. Клинки рабов оставляли на них глубокие раны, из которых сочился дым.
Может, они и смогли бы задавить врага числом, но тут из клубящегося мрака по ту сторону Житы вылетел рой тусклых огоньков. Бледными росчерками туманных стрел он обрушился на Нехлада. Рабы нави тотчас сплотились вокруг своего создателя, принимая удар. Стрелы — то есть не стрелы, конечно, а, как в случае с пауком, только избранный умом Нехлада образ какого-то использованного Иллиат заклинания — перебили их до единого, но и поток огоньков иссяк.
Яромир тотчас атаковал. Поднырнул под лапу ближайшего чудовища и с удивительной легкостью рассек его туловище пополам. От следующего ушел, высоко подпрыгнув, если не сказать взлетев, и обрушился на третьего.
То ли демоны и впрямь были неповоротливы, то ли раны, нанесенные рабами, давали о себе знать, но Нехлад быстро расправился с ними. Туман обволок и растворил туши чудовищ. Других выходцев из нави не было видно.
Яркими вспышками радости переливались городские стены, точно цветочное поле, волнуемое ветром. Серая равнина, вздрагивающая, словно от омерзения, мерцающая лента реки. Неужели — все? Но где же сама Иллиат?
Он разглядел демоницу, едва подумав о ней. Она сидела на том берегу и гладила тонкими пальцами ковыль.
Меч в руке налился тяжелой яростью, и Нехлад, забыв обо всем, пронесся над водой, воздел клинок… и едва успел удержать руку.
Равнины вокруг не было — был заповедный лес, а под мечом дрогнула, сжавшись в ожидании удара, родная рябина.
