Здесь же выбирать не приходилось.
Я сделал пару взмахов мечом, приноравливаясь к его весу и балансу.
Густав нашел себе большой боевой топор, похожий на те, которыми орудуют островные жители. В умелых руках это просто страшная штука, но Густав, я полагаю, руководствовался вовсе не умениями, а размерами. Взял самое большое, что смог найти.
Ланс, к моему удивлению, особо привередничать не стал и схватил первый попавшийся клинок. Он был еще отвратительнее, чем мой, его и мечом-то можно было назвать с большой натяжкой.
Просто полоска ржавого металла с рукояткой, обернутой потертой кожей.
— Судя по виду, у твоего меча отвратительный ба ланс, — сказал я.
— Баланс оружия — штука сугубо индивидуальная, юноша, — отрезал Ланс. — Хотя для человека твоего возраста ты подозрительно хорошо разбираешься в колюще-режущем. И даже машешь своей железкой так, как будто знаешь, что делаешь. Доводилось драться на мечах?
— Только тренировочные бои.
— Ого, — сказал Ланс. — Тренировочные бои не имеют ничего общего с настоящей рубкой, но это все же лучше, чем ничего. А где же тебя учили сему благородному делу, юноша?
— Это сейчас так важно?
— В общем-то нет. Просто любопытно, где бродягам могут преподавать такие уроки.
— Как и ты, я не всю жизнь был бродягой, — отрезал я.
— Это я уже понял, — сказал Ланс. — Осталось только выяснить, кем же ты был раньше.
Вместо ответа я сделал резкий выпад и обнаружил, что меч слишком тяжел на конце. Но менять его было уже поздно — телега с остатками оружия уже давно уехала в другой конец строя.
— Если против нас бросят латников в тяжелой броне, мы их этими железками даже не поцарапаем, — заметил Ланс. — Разве что здоровяк промнет пару панцирей или проломит какой-нибудь своим топором. Правда, особой в том выгоды для нас я все равно не вижу.
— А как же идея продать свою жизнь как можно дороже? — спросил я. Среди тиренского рыцарства эта идея пользовалась большой популярностью. Пусть Белый Рыцарь, гордость и краса королевства, не сумел взять большую цену, но в том, что он даже не попытался, его никто не упрекнет.
— Это сильно зависит от того, кому ты свою жизнь продаешь, — сказал Ланс. — Я не имею ничего личного против имперских солдат, знаешь ли. Поэтому не испытываю непреодолимого желания убить как можно больше этих молодцов.
— Они попытаются убить тебя, — сказал я. — Как тебе такой мотив?
— Они ж не из личных побуждений, — сказал Ланс. — Полагаю, в данном случае им безразлично, кого убивать.
Вечером к нам присоединились пятеро пехотинцев в легкой броне и один латник. Скорее всего, их сослали на передний край за какую-то провинность, и им предстояло стать нашими командирами.
— Вы все скоты и ублюдки, — сообщил нам латник. — И вы все умрете. И мне на это наплевать.
Заключенные в несколько голосов объяснили ему, что он тоже умрет, и им тоже на это наплевать. Латник выслушал их и согласился.
— Обычно ополчению принято объяснять, что их ждет и что они могут сделать, чтобы избежать смерти, — сообщил латник. — Но вы ведь не ополчение и сделать все равно ничего не можете. Я посоветовал бы вам держать строй, но вы и так будете его держать, независимо от вашего желания. А больше никаких полезных советов я вам дать не могу. Я не знаю, как вы жили. Полагаю, не очень честно и праведно. Теперь у вас есть хотя бы шанс принять смерть, как мужчины. Да, и еще. Если вы вдруг дрогнете и побежите — ну мало ли, вдруг в ваши тупые головы придет и такая мысль, — враг зарубит вас в спину. А лучники еще и нашпигуют стрелами. А если вы будете стоять на месте, вас просто честно изрубят на части. Так вот подумайте прямо сейчас, оно вам надо — бежать?
Произнеся речь, толку от которой было не больше, чем от утренней речи инквизитора, латник сплюнул на землю И убрел куда-то на левый фланг нашей цепи, чтобы немного поспать.
— В сущности, он прав, — заметил Ланс, подытоживая услышанное. — Мы все скоты и ублюдки. И мы все умрем.
ГЛАВА 11
Ночью Густав пытался перерубить свои кандалы топором. Топор высекал искры, с гулким звуком опускаясь на звенья цепи, но желаемого эффекта это не приносило. Топор только царапал цепь, каждым ударом загоняя ее в сырую землю. Зато я понял, чем здоровяк руководствовался при выборе оружия.
— Допустим, ты освободишься, — сказал Ланс, когда Густав устал работать своим инструментом и, тяжело дыша, отложил топор в сторону. — Куда ты побежишь? Спереди Империя, сзади и по бокам — твои доблестные земляки, которые вряд ли пропустят человека с остатками тюремных цепей на ногах.
Густав промолчал.
— Тебе страшно, я понимаю, — сказал Ланс. — Но все мы смертны, и никто не будет жить вечно. Смирись.
Теперь страшно стало и мне.
Мысль о том, что никто не будет жить вечно, вряд ли служит хорошим утешением тому, кто знает, что умрет очень скоро. Может быть, даже этим утром.
Я был молод. Я много чего не успел попробовать в этой жизни и предпочел бы умереть в более зрелом возрасте, когда сама жизнь стала бы мне в тягость. Жаль, что судьба предоставляет такие шансы далеко не всем.
— От паники никому не станет легче, — сказал Ланс. Странные слова для человека, который последние дни только и делал, что сеял панику. — Если вы будете держаться меня и сделаете все, как надо, вы можете остаться в живых. Шансы невелики, но все же…
— А что надо делать? — спросил я.
— В первую очередь, не поддаваться страху, — сказал Ланс. — Когда-то очень давно и очень далеко отсюда существовала каста профессиональных воинов, чьим девизом были слова: «Живи так, как будто ты уже умер». Вы понимаете, о чем это?
— Не совсем, — признался я. Фраза была похожа на многочисленные изречения лорда Вонга. От нее прямо-таки веяло чем-то тхайским…
— Когда ты примешь мысль, что ты уже умер, что ты находишься на самом дне и ничего более неприятного с тобой просто не может произойти, страх отступает, ты становишься истинным воином и обретаешь силы творить невозможные вещи, — сообщил Ланс, — Вряд ли у кого-то получится достичь такого состояния за одну ночь, но стремиться к этому надо.
— Ты издеваешься?
— Не в этот раз.
— И много ты видел людей, которые приняли такое и смогли творить невероятные вещи?
