Голова встал, по обычаю грохнул об землю кружку. Та, зараза, не разбилась, а подскочила и закатилась под стол. Дурной знак…
— Хольга прислала — Хольга призвала, — громко объявил он. — Пусть тебе, бабушка Шула, в небесном Доме будет лучше, чем в земном, а мы уж тебя не забудем и попозже непременно в гости зайдем.
Вслед за ним стали подниматься остальные весчане. Голова выждал, пока не разлетится вдребезги последняя кружка, и сумрачно продолжил:
— А покуда пошли к молельне, совещаться будем…
Первым его заметил Жар. А может, и Альк — но оставил это неприятное открытие вору. Случайно обернувшись, тот аж подскочил в седле:
— За нами путник едет!
Саврянин лишь глаза сузил, даже не удосужившись посмотреть назад. Рыска же чуть с коровы не свалилась, выворачивая шею. Конечно, путником на дороге никого не удивить, но когда совесть нечиста…
Время шло, человек на нетопыре не приближался и не удалялся. Когда дорога шла в гору, его удавалось рассмотреть получше: едет — не торопится, развалился в седле и вроде как даже подремывает. За холмом или леском всадник скрывался из виду, но потом непременно появлялся снова.
— Может, ему просто в ту же сторону? — с надеждой предположила девушка.
Жар вместо ответа подхлестнул корову. Щепок десять они мчались галопом, затем вернулись к шагу и с пол-лучины путника не видели.
Потом он появился снова, на том же расстоянии.
Больше обсуждать его не пытались. Только постоянно косились назад и друг на друга.
— Нет, это уже переходит всякие границы! — внезапно разъярился Альк, так натягивая поводья, что бедная корова чуть пополам не сложилась. — Еще издеваться он надо мной будет, старый ублюдок!
— Ты его знаешь? — уточнил Жар.
— Ха! — Саврянин резко дернул за повод, разворачивая Смерть. — Очень удивлюсь, если это окажется кто-то другой.
— А чего ему от нас надо?!
— Вот сейчас и спросим!
Когда коровы проскакали полпути (Жар с Рыской благоразумно держались позади Алька), преследователь остановился и, выпрямившись, стал спокойно их поджидать. Он оказался ринтарцем, мужчиной лет сорока пяти — пятидесяти, с почти полностью поседевшей головой и аккуратной, на удивление черной бородкой. Одежда, как сразу оценил вор, была пошита на заказ и стоила не меньше десяти сребров, хотя выглядела неброско и практично. О цене висящего при поясе меча оставалось только гадать, но одна рукоять тянула на пару златов. Нетопырь был старенький, тоже с проседью по хребту и многочисленными проплешинами — но не от возраста, а из-за шрамов. Похоже, животина прошла со своим хозяином огонь, воду и крысиные норы.
— Ну здравствуй, что ли, — усмехнулся путник, глядя на Алька.
Саврянин, не отвечая, молча объехал его по кругу, недвусмысленно выражая свое отношение и одновременно изучая противника.
— Неужто не рад меня видеть?
— Нет, — наконец соизволил разлепить губы белокосый, и слово вышло как плевок.
— А я вот, напротив, — очень рад. — Судя по тону, путник не кривил душой и не иронизировал. Да и смотрел дружелюбно, тоже оценивая Алька, но скорее с отцовской гордостью.
— Еще скажи, что община послала тебя передать мне свои извинения и позвать обратно в Пристань, — презрительно бросил саврянин.
— Нет, — даже не попытался юлить путник. — Мне поручили тебя убить. Точнее, я сам вызвался.
— Ну попробуй, — криво ухмыльнулся белокосый. Правая рука у него уже давно лежала на оголовье меча и сейчас лишь стиснула пальцы.
— Не хочу, — рассеянно, как от чего-то маловажного, отмахнулся путник. — Не сейчас. Альк, мне надо с тобой поговорить.
— Не хочу, — оскалился тот.
— Даже не хочешь узнать о чем?
— У нас было семь лет, чтобы наговориться всласть.
— Ты и тогда пропускал мимо ушей то, что не желал слушать, — с укоризной заметил путник.
— Лучше бы я пропускал еще больше.
— Вот упрямец! — добродушно, хоть и с досадой посетовал странный тип. — Я же хочу тебе по…
— Значит, не сейчас? — зло перебил его саврянин. — Тогда отлипни от моей подошвы!
— Альк…
Но белокосый уже развернул корову, и Жару с Рыской пришлось сделать то же самое, так ничего и не поняв.
Догонять их путник не стал, только вздохнул вслед и головой неодобрительно покачал. Однако никто не сомневался, что так просто он не отвяжется.
Благостная улыбка покойницы припомнилась сегодня многим весчанам. Особенно когда до жеребьевки дошло. Голова сам нарвал листьев с простой и рыбьей ветлы, смешал в глубокой шапке. По виду одинаковые, по весу вроде тоже, только вторые сразу тонут.
Принесли корчагу с водой, установили посреди двора. Самую большую, чтоб всем видно было: без обмана.
— Ну что, люди добрые, тяните…
Освободили от этой чести только голову, кузнеца, мельника да лавочника, потому как без них Приболотью убыток больший, чем если бы все остальные мужики в город уехали. Трое счастливчиков, надув щеки, гордо расхаживали среди мнущихся у шапки одновесчан, упиваясь своей значимостью (ну и облегчение немалое, конечно!). Голова все равно был мрачен: овца только о своем ягненке думает, а пастух обо всем стаде. А как же общинное поле? И пруд собирались вырыть, сазанов запустить… Эх! Хоть бы жребий на какого-нибудь лентяя пал, вроде дядьки Хвеля — до обеда под яблоней дрыхнет, а после обеда на другую сторону ствола переходит, куда тень уползла. Другое дело, что он и тсарю не больно нужен, разгневается еще за такой «подарочек»…
Гонец и тсецы околачивались неподалеку, но к корчаге не подходили, чуя, что на них и так злы. Путник вообще куда-то исчез — небось к речке купаться поехал, весковый дух смывать.
— Давайте-давайте, — поторопил голова. — Ждете, покуда завянут? Колай, тяни!
— А чего сразу я? — возмутился тот, пряча руки за спину. — Пущай Ледок тянет, он ближе стоит!
— А чего я?! — Высокий тощий мужик попятился, мигом став дальше.
— Тяни, — устало повторил голова, сунув шапку Колаю под самый нос — Первым, последним — все равно от судьбы не уйти.
Отступать было поздно и некуда: сзади сопели и подпирали так, что хоть целиком в шапку нырни. Колай медленно вытащил потную ладонь, обтер о штаны. Потянулся к шапке — но с полпути отдернул, вытер еще раз. Вокруг нервно захихикали.
Со второго раза мужик донес-таки руку, запустил. Листья были гладкие и прохладные, с мелко иззубренными краями. Черешки колкими клювиками тыкались в пальцы: возьми меня! Нет, меня!
— Хорош мять! — не выдержал голова. — Поди, не девку под одеялом лапаешь. Доставай.
Колай убедился, что щупать бесполезно, зажмурился и обреченно вытащил из шапки свой жребий.
Толпа разом перевела взгляды на корчагу и затаила дыхание. Оттертый в задние ряды углежог — плечистый, но низкорослый — посадил на плечи сынишку, чтобы тот докладывал.
— Бросай, — терпеливо напомнил голова.
Листок, крутясь, упал в корчагу. Полежал-полежал на задрожавшей воде, будто размышляя, а потом — хоп! — стал на ребро, и ко дну. Завис у него, как рыбка, превратился в тоненькую, почти невидимую сверху
