придётся пробегать между слонами, чтобы накинуть верёвку на дикаря, и если он проскользнёт перед ногами несущегося одинокого слона, этот одинокий слон узнает, кто он такой и не раздавит его. Ай-ай! Мои господа в цепях! – он повернулся к ряду слонов. – Смотрите: этот мальчик видел ваши пляски в ваших тайниках – зрелище, которое никогда ещё не открывалось зрению ни одного человека. Почтите его, мои господа! Салаам Каро, дети! Салютуйте Слоновому Тумаи! Гунга Першад! Ахаа! Хира Гудж. Бирчи Гудж, Куттар Гудж! Ахаа! Пудмини, ты видела его во время пляски, и ты тоже, Кала Наг, моя жемчужина среди слонов! Ахаа! Ну, все вместе! Слоновому Тумаи Баррао!
И при последнем диком восклицании Мачуа Аппы все слоны вскинули свои хоботы до того высоко, что их концами коснулись своих лбов. В ту же секунду раздался полный салют, грохочущий трубный звук, который слышит только вице-король Индии – салаамут (привет) кеддаха.
И всё это в честь Маленького Тумаи, который видел то, чего раньше не видал ни один человек, – танцы слонов ночью, видел один в самом сердце гор Гаро.
Слуги Её Величества
Целый месяц шёл сильный дождь, падая на лагерь из тридцати тысяч людей, многих тысяч верблюдов, слонов, лошадей, быков и мулов, собранных в Раваль Пинди для смотра вице-короля Индии. Он принимал эмира Афганистана, дикого властителя очень дикой страны. Эмир, в качестве почётной стражи, привёл с собой восемьсот людей и лошадей, никогда не видавших ни лагеря, ни локомотива – диких людей и диких лошадей, взятых откуда-то из центральной Азии. Каждую ночь несколько этих неукротимых коней непременно разрывали свои путы и принимались носиться взад и вперёд по тёмному лагерю, полному липкой грязи; иногда вырывались и верблюды, бегали, спотыкались, падали, наталкиваясь на верёвки палаток, и вы можете себе представить, как это бывало приятно для людей, желавших попытаться заснуть! Моя палатка стояла далеко от привязей верблюдов, но раз ночью какой-то человек просунул голову в моё холщовое жилище и закричал:
– Выходите скорее! Они бегут сюда! Моя палатка погибла.
Я знал, кого он называл «они», а потому надел сапоги, непромокаемый плащ и выбежал в мокрую грязь. Маленькая Виксон, моя собачка фокстерьер, выскочила с другой стороны. Поднялись рёв, ворчанье, шлёпанье; я увидел, как моя палатка повисла, когда сломался её основной шест, и скоро принялась танцевать, точно сумасшедшее привидение. Под неё попал верблюд; и я, промокший и рассерженный, невольно всё же расхохотался; потом побежал, не зная сколько верблюдов сорвалось с привязи. Пробивая себе дорогу в липкой грязи, я очутился вне лагеря.
Вот мои ноги задели за лафет пушки, и я понял, что попал к линии артиллерии, там, куда на ночь ставили орудия. Не желая больше в темноте месить грязь под моросящим дождём, я накинул мой дождевик на дуло одной из пушек и с помощью двух-трёх найденных мной веток, устроил себе своеобразный вигвам, лёг вдоль орудия и мысленно спросил себя, где моя Виксон и куда судьба занесла самого меня.
Как раз в ту минуту, когда я уже засыпал, послышалось звяканье сбруи, фырканье и мимо меня прошёл мул, встряхивая мокрыми ушами. Он принадлежал к батарее горных орудий; я узнал это по скрипу ремней, звону колец, цепей и тому подобных предметов на его вьючном седле. Горные орудия – маленькие, опрятные пушки, которые состоят из двух частей; когда приходит время пустить их в дело, эти две половины скрепляют вместе. Их берут на вершины гор, повсюду, где мул находит дорогу, и они очень полезны для боёв в гористых местностях.
Позади мула шёл верблюд; его большие мягкие ноги чмокали по грязи и скользили; его шея изгибалась взад и вперёд, точно у бродящей курицы. К счастью, я достаточно хорошо знаю язык животных (конечно, не наречие диких зверей, а язык домашних животных, получив это знание от туземцев) и мог понять, о чём они говорили.
Конечно, это был тот верблюд, который попал в мою палатку, так как он крикнул мулу:
– Что мне делать? Куда идти? Я бился с чем-то белым, развевающимся, и эта вещь схватила палку и ударила меня по шее. – Он говорил о сломанном шесте, и мне было очень приятно узнать, что кол его ударил. – Убежим мы?
– А, так это ты, – сказал мул, – ты и твои друзья встревожили весь лагерь? Прекрасно! Завтра утром вас за это побьют, а теперь и я могу дать тебе кое-что в задаток.
Я услышал звон сбруи, мул осадил, и верблюд получил два удара под рёбра и зазвенел, как барабан.
– Другой раз, – продолжал мул, – ты не кинешься ночью через батарею мулов с криком: «Воры и пожар». Садись и не верти глупой шеей.
Верблюд сложился вдвое, по-верблюжьи, как двухфутовая линейка и, повизгивая, сел. В темноте послышался мерный топот копыт, и рослая полковая лошадь подскакала к нам таким спокойным галопом, точно гарцевала во время парада; она перепрыгнула через конец лафета и остановилась рядом с мулом.
– Это позорно, – сказал крупный конь, выпуская воздух через ноздри. – Эти верблюды опять прорвались через наши ряды; третий раз на одной неделе! Как может остаться лошадь здоровой, если ей не дают спать? Кто здесь?
– Я – мул для переноски казённой части пушки номер два, из первой батареи горных орудий, – ответил мул, – и со мной один из твоих друзей. Он разбудил и меня тоже. А ты кто?
– Номер пятнадцатый отряда Б; девятый уланский полк, лошадь Дика Кенлиффа. Пожалуйста, посторонись.
– О, прошу извинения, – ответил мул. – Так темно, что видишь плохо. Ну, не надоедливы ли эти верблюды? Я ушёл от моих товарищей, чтобы получить минуту спокойствия и тишины.
– Господа мои, – скромно сказал верблюд, – нам снились дурные сны, и мы очень испугались. Я только грузовой верблюд 39-го Туземного пехотного полка, и я не так храбр, как вы, мои господа.
– Так почему же вы не остаётесь на ваших местах и не носите грузов для 39-го Туземного пехотного полка, вместо того чтобы бегать по всему лагерю? – сказал мул.
– Это были такие дурные сны, – повторил верблюд. – Я извиняюсь. Слушайте! Что это? Не броситься ли бежать?
– Сиди, – сказал мул, – не то твои длинные ноги застрянут между пушками. – Он насторожил одно ухо и прислушался. – Волы, – продолжал он; – орудийные волы. Даю слово, ты и твои друзья разбудили весь лагерь. Приходится долго толкать орудийного вола, чтобы поднять его на ноги.
Я услышал, что по земле волочится цепь, и к группе подошла пара сомкнутых одним ярмом крупных, мрачных, белых волов, которые тянут тяжёлые осадные орудия, когда слоны отказываются подойти ближе к линии огня; почти наступая на эту цепь, двигался другой артиллерийский мул, который диким голосом звал Билли.
– Это один из наших рекрутов, – заметил старый мул полковой лошади. – Он зовёт меня. Я здесь, юноша, перестань кричать; до сих пор темнота никогда никому не вредила.
Орудийные волы легли рядом и стали пережёвывать жвачку, а молодой мул совсем прижался к Билли.
– К нам, – сказал он, – ворвались страшные, ужасные существа, Билли. Когда мы спали, они подбежали к нашим привязям. Как ты думаешь, они убьют нас?
– Мне очень хочется порядком проучить тебя, – сказал Билли. – Только подумать! Мул, получивший такое воспитание, как ты, позорит батарею в присутствии благородного коня.
– Тише, тише, – сказала полковая лошадь. – Вспомни, вначале все таковы. В первый раз, когда я увидела человека (это случилось в Австралии, и мне тогда только что минуло три года), я бежала половину дня, а явись в то время передо мной верблюд, я и до сих пор не остановилась бы.
Почти все лошади для английской кавалерии привозятся из Австралии, и их объезжают сами солдаты.
– Правда, – сказал Билли. – Перестань же дрожать, юный мул. Когда в первый раз на меня надели сбрую со всеми этими цепями, я, стоя на передних ногах, лягался и сбросил с себя решительно всё. В то время я ещё не научился лягаться как следует, но батарея сказала, что никто никогда не видывал ничего подобного.
– Но теперь ведь не звенела сбруя, – возразил молодой мул. – Ты знаешь, Билли, что на такие вещи я уже не обращаю больше внимания. К нам прибежали чудища, вроде деревьев, и, покачиваясь, помчались
