лап.
— У нас почти не осталось времени.
Я стояла на пригорке в городском парке и украдкой наблюдала за парочкой, пригревшейся на небольшой узорчатой скамейке на берегу замерзающего озера. К вечеру сплошную облачную пелену сырой, хлесткий северный ветер разорвал в клочья и солнце ненадолго показалось из-за туч, окрасив темнеющее небо в сочные багряные оттенки. Снегопад унялся, скрыв под пушистым белым покрывалом землю, усыпанную гниющей листвой, сломанными во время осенних бурь ветками и, чего греха таить, мусором, оставшимся после народных гуляний. Совсем недавно в этом самом парке праздновали Первый День зимы, и до сих пор на обочинах вдоль дорожек и на полянках валялись смятые и разорванные бумажные флажки с гербом Загряды, глиняные черепки, в которые превратилась грубая, наспех сделанная для праздника посуда, обрывки цветастой шутовской одежды, пошитой из лохмотьев, и многое другое, что не успели прибрать городские дворники.
Искра практически украл девочку прямо из комнаты. Разыграл нешуточный интерес к ее прекрасному бледному лицу, к огромным глазам и тонким пальцам, посетовал, что болезнь лечат не во время прогулки на свежем воздухе, а в душной, жарко натопленной комнате, а потом помог выбраться из дома незамеченной. Ему понадобилась всего четверть часа, чтобы уговорить Марьяну сбежать через окно в город, где вечером знатный господин устраивает небольшой праздник в честь дня рождения младшей из своих дочерей. Он принес ей розу в начале зимы, крупную, благоуханную и темно-красную, как лучший бархат, как кровь, и именно цветок окончательно перевесил сомнения девушки — она согласилась на прогулку, но с условием, что Искра вернет ее домой с наступлением темноты. Харлекин легко пообещал ей и это, и многое, многое другое за тот короткий зимний вечер, что они провели вместе.
Я следовала за ними, как тень, пряча осиновый кол под теплой свитой, стараясь держаться в тени, за спинами незнакомцев, и опасаясь, чтобы меня не заметили раньше времени. Но единственного пристального взгляда прозрачных Искровых глаз через всю площадь мне хватило, чтобы понять — харлекин прекрасно знает, где я нахожусь, знает, что я наблюдаю за ними, и сделает все необходимое, чтобы Марьяна попросту не обратила внимания на подобные мелочи в последние часы своей жизни.
Двигаться ей становилось все тяжелее, все чаще Искре приходилось поддерживать ее под локоть, замедлять шаг и говорить, говорить, говорить без остановки. Когда Марьяна споткнулась на ровном месте в четвертый раз, юноша подхватил ее на руки, закружил в воздухе и пообещал закат в самом красивом, самом достойном чистоты и прелести месте. В городском парке у небольшого озерца с пологими берегами, что не замерзает полностью даже в самые суровые зимы, вода которого становится не свинцово-серой, а бирюзовой, почти зеленой. Драгоценный камень в сверкающей оправе из снега и льда, а не озеро…
Ствол дерева, к которому я прислонилась, был холодным, жестким. Ветер пробирался под юбку, студил колени, скрытые под вязаными шерстяными чулками, трепал выбившиеся из-под платка волосы.
Закат медленно умирал, алые мазки за деревьями исчезали, сменяясь фиолетовыми сумерками, и вместе с закатом уходила в неведомые края Марьяна, тесно прижавшаяся к плечу харлекина. Я взглянула на мир шассьими глазами, и он окрасился в темно-синие, ледяные оттенки покоя, в котором Искра с его красно-золотой аурой казался полыхающим во тьме костром, у которого пригрелся тусклый зеленоватый светлячок. Уже готовый вот-вот исчезнуть и выпустить в мир людей угольную тьму, имя которой «нежить».
Я вышла из-за дерева и неторопливо пошла к озеру, к парочке, сидящей на скамейке, держа в опущенной руке осиновый кол.
Шаг, другой…
Светлячок вспыхивает на мгновение, а затем устремляется ввысь, будто стрела, выпущенная из тугого лука, и из слабой искорки возникает нечто, очертаниями напоминающее изумрудную птицу с длинным хвостом, оставляющим за собой ослепительно-яркий огненный шлейф. Птицу, очень похожую на ту, что я видела взлетающей с костлявой ладони Смерти, изображенной на тринадцатой «старшей» тарре.
Человеческую душу.
Безумно красиво…
Я никогда ранее не видела, как умирают люди, не отягощенные грузом злобы и ненависти. Разбойники, встреченные мною в лесу в начале осени, умерли просто и буднично, их жизнь выгорела в беспросветную черноту, не оставив после себя и следа, а здесь… Здесь нечто совсем иное. Быть может, у этой девочки должна была быть великая судьба, она должна была совершить нечто такое, что перевернуло бы мир людей, уставший, измученный и больной, исцелило бы его, сделало лучше, а я этому помешала. Перебила ее судьбу своим невмешательством, принесла в жертву то, что приносить было никак нельзя. Права была лирха Ровина: единственная жизнь, которой я вольна распоряжаться и которую могу отдать Вечности, не раздумывая, — моя собственная.
Изумрудная птица прянула в небо и пропала, оставив после себя лишь россыпь медленно тающих зеленых пылинок и тяжелый камень на сердце.
— Змейка? — Я вздрогнула, с трудом перевела взгляд на Искру, невесть как оказавшегося на расстоянии вытянутой руки. Харлекин глубоко вздохнул, передернул плечами, словно помогая себе сбросить шкуру беззаветно влюбленного ловеласа. — Все закончилось. Свою часть соглашения я выполнил. Надеюсь, ты тоже не станешь затягивать.
В горле невесть откуда появился сухой холодный ком, не дающий дышать. Я торопливо обошла Искру, перегнулась через спинку скамейки и посмотрела на Марьяну простым человечьим взглядом. Лицо спокойное, удивительно красивое, безмятежное. Уголки бледных губ застыли в легкой улыбке, волосы разметались по плечам, накрытым теплым мужским плащом, тонкие пальцы сжимают чуть поникшую багряную розу, уже утратившую сладкий аромат теплого солнечного лета. Если бы я не видела изумрудную птицу, то подумала бы, что девушка спит и стоит лишь тронуть ее за руку или потрепать по щеке, как она откроет большие лучистые глаза, сонно улыбнется и позволит отвести ее домой.
— Ты бы поосторожней была. — Харлекин оперся о спинку скамейки рядом со мной, кажущаяся тяжелой и плотной темно-рыжая коса змеей соскользнула по его плечу и закачалась в воздухе, демонстрируя подвешенный к кончику тонкий серебристый треугольник. — Умертвия имеют привычку восставать совершенно непредсказуемо. Люди почему-то решили, что укушенные вампиром превращаются в «кукол» только с восходом луны на третий день после нападения, и потому зачастую ведут себя слишком беспечно.
— А на деле иначе? — Я склонила голову набок, всматриваясь в лицо девушки, которое в сумерках казалось белой глиняной маской, к тому же не слишком удачно разрисованной: на щеках появились темные пятна, уголки губ опустились, стали слишком заметными — как будто рот потихонечку растягивался, становясь больше и шире.
— Милая моя, в мире людей вообще мало что случается так, как об этом рассказывают — просто потому, что не всегда свидетели того или иного события оказываются достаточно живучи, чтобы успеть поведать сочувствующим о произошедшем. — Искра улыбнулся и осторожно вытянул кол из моих ослабевших пальцев. — Ты пойми одну вещь: люди могут напичкать твою голову десятками басенок и сказок, искренне считая, что преподносят сущую правду, а тебе потом воевать с этими «легендами». Конечно, если ты собираешься и дальше притворяться лирхиной ученицей и жить по их законам.
— А если собираюсь? Что тогда?
— Тогда ты просто дура. Собираешься жить среди людей, опасаясь показать свою суть, постоянно оглядываясь через плечо, — а вдруг кто донесет на тебя змееловам, пока ты высматриваешь беду своими очаровательными золотыми глазками? Будешь жить с ними, рожать полукровок, которые в любой момент могут — ой, какое несчастье! — отрастить себе вместо милых ножек чешуйчатый хвост? Ах, нет, ведь лирхам полагается безбрачие, иначе сила покинет. — Харлекин зло улыбнулся, играя с отшлифованной деревяшкой, прокручивая ее меж пальцев и подбрасывая в воздух. — А на самом деле все проще и банальней: лирха всего лишь женщина, и стоит ей потянуться за своей бабьей сутью и найти хорошего мужика, как плевать ей будет на всеобщее ромалийское благо и на самопожертвование во имя табора. Она станет думать о себе, как все нормальные женщины, а если ребенок появится, то ей и вовсе не до гаданий и плясок будет. За него, за отпрыска, она и здоровье, и силу, и жизнь отдаст, а вот на табор, если надо будет, рукой махнет да и уйдет своей дорогой, не оглядываясь. Вот и сочиняют ромалийцы всякие обеты, чтобы
