некоторыми - еще с довоенных лет), перебегали на другую сторону улицы при виде меня или моей жены. Некоторые заявили, что книгу не читали и читать не намерены. Их раздражало то, что такую книгу написал именно я, а не они. Один из них, как мне сообщили, разбил радиоприемник у знакомых, когда началась передача обо мне какой-то западной радиостанции. Зато многие другие люди, в том числе и незнакомые, демонстративно проявляли уважение ко мне и даже восхищение. Например, неподалеку от нашего дома жил генерал, работавший в Генеральном штабе Советской Армии. Он иногда гулял со своей внучкой на бульваре, где я гулял со своей дочерью того же возраста. Там мы и познакомились. Он регулярно слушал передачи западных радиостанций, где-то достал 'Зияющие высоты' и, как он сказал мне, 'зачитал их до дыр'. Он при встрече со мной громко выражал свой восторг и поносил 'наши порядки'. Седьмого ноября мне неожиданно позвонили офицеры какой-то военной академии и сказали, что восхищаются мною и поют за мое здоровье. По телефону нам ежедневно звонили десятки людей. Некоторые - с угрозами. Но подавляющее большинство - с восторгами. Вскоре телефон отключили. На улицах ко мне иногда подходили незнакомые люди, узнававшие меня по фотографиям, которые нелегально циркулировали по Москве, и жали мне руку. При этом они видели сопровождавших меня агентов КГБ. Один такой молодой мужчина предложил моим 'телохранителям' даже посмотреть его документы. Они отвернулись.
У нас дома каждый день стали бывать посторонние люди. Приносили еду и выпивку. Так что наша квартира превратилась в своего рода оппозиционный клуб. Некоторые посетители приезжали из других городов. Это были молодые люди, создававшие нелегальные группы и пропагандировавшие мои идеи. Бывали молодые офицеры. Два молодых лейтенанта, приехавшие в Москву в отпуск, рассказали мне о том, что в 1976 - 1977 годы в армии были образованы нелегальные политические группы, имевшие целью объективное понимание общества и критику существующего положения, что эти группы разоблачались, что многих офицеров судили военным судом и даже приговорили к расстрелу. Я был склонен этому верить, помня о попытке лейтенанта Ильина в 1969 году и о восстании на эсминце в Балтийском море в 1975 году. Мне рассказывали также, что Ильин был не один, что он был членом целой группы заговорщиков, которые все были расстреляны. Рассказывали далее, будто КГБ внедрил своих людей в группу Ильина или завербовал кого-то из членов группы, чтобы взять ход заговора под свой контроль. Брежневу, как 'Второму Ильичу', хотелось иметь в своей биографии безопасное для него покушение, которое повысило бы статус его персоны и которое можно было бы использовать как повод для усиления репрессий. Но Ильин ускользнул от людей КГБ, а Брежнев в последний момент испугался и на место покушения не явился. Я попытался передать эту информацию западным журналистам, но они в нее не поверили, хотя значительная часть их информации на Западе печаталась на основе слухов. И вообще этот аспект бунтарства совершенно не интересовал Запад.
Некоторые советские люди из нашего окружения в течение двух лет внутренней эмиграции оказывали нам существенную поддержку. Хочу особо упомянуть здесь мою бывшую ученицу и члена моей логической группы Анастасию Федину, потерявшую из-за этого работу и просто изгнанную из логических кругов, моих друзей с детства и юности В. Марахотина и Г. Яковлева, а также И. Щедровицкую, Д. Ханова, Н. Осьмакову, Н. Столярову. Последняя отсидела в сталинских лагерях 18 лет. Не оставляли нас вниманием и многие другие.
Несколько раз меня навещал Карл Кантор. Его суждения о моей книге были для меня особенно ценны. Его эстетический вкус был для меня надежным критерием оценки. Книгу он оценил очень высоко. Мне передавали также, что в восторге от книги был А. Ракитов. Когда ему прочитали книгу (он слепой), он воскликнул: 'Так это же бессмертие!' Многие благодарили меня за то, что не стали прототипами героев книги, и хвалили книгу. С одним из них, однако, произошел курьез. Он был прототипом одного из персонажей пропавшей части книги. Когда эта часть была восстановлена, напечатана отдельной книгой ('Записки ночного сторожа') и попала в Москву, он резко изменил свое мнение о моей книге.
Д. Ханов навещал меня почти каждый день. Он ходил со мной на прогулки тогда мне одному на улицу было выходить небезопасно. Благодаря ему я усовершенствовал свой английский, он окончил английский факультет Института иностранных языков. Он послужил мне одним из прообразов для главного героя 'Желтого дома'. Хотя я приписал моему герою многое из моей жизненной истории, психологический его характер я изображал, имея в виду именно Д. Ханова.
Точно так же почти каждый день нас навещали В. Марахотин и Г. Яковлев. Они приносили еду, водили меня на прогулки в качестве телохранителей. Валентин каким-то чудом сохранил мои стихи военных и послевоенных лет, в том числе 'Балладу о неудавшемся летчике'. Жизнь этого дорогого мне человека сложилась в характерном русском трагическом духе. Как я уже писал, он в детстве потерял отца и мать, рано начал работать. Неудачно женился. Развелся. Сын фактически был на его попечении. Когда сыну было шестнадцать или семнадцать лет, его убили хулиганы. Лишь отработав рабочим в одном и том же учреждении более тридцати лет, он получил комнату в 12 кв. м. Уже после моей эмиграции он женился вновь в возрасте около шестидесяти лет, у него родился сын.
Летом 1978 года я с семьей несколько недель провел у брата Василия в Киеве. В городе у меня было много знакомых. Я сюда приезжал на защиты диссертаций в качестве оппонента. Тут работали некоторые мои бывшие студенты и аспиранты. Я тут часто проводил отпуск. Киевские логики и философы относились ко мне с величайшим уважением, постоянно ссылаясь на мои работы. Когда началась на меня атака в Москве, то она захватила и Киев. Но дружеские отношения все же сохранились. А после моего заявления по поводу запрета на поездку в Финляндию и особенно после выхода 'Зияющих высот' все мои киевские друзья поступили так же, как московские. Если мы сталкивались с ними на улицах города, они в панике убегали от нас. Причем делали это совершенно добровольно, не из страха наказания (им ничто не угрожало, если бы они поздоровались с нами хотя бы приличия ради), а как нормальные члены нормального советского общества. В сравнении с мужественным поведением моего брата Василия эти люди выглядели для нас особенно омерзительно. Наше отторжение от советского общества оказалось взаимным.
Мой очень близкий киевский друг М.П., узнав о том, что я приехал на лето в Киев, взял отпуск и уехал из города. Он вернулся, когда по его предположению я должен был покинуть Киев. Но он ошибся на один день. В день нашего отъезда из Киева мы случайно столкнулись с ним на улице. Импульсивно мы обнялись, забыв о моем новом статусе. В этот момент нас сфотографировали из машины КГБ, которая за нами повсюду следовала. Мой друг чуть не упал в обморок и сбежал, не попрощавшись. Эту историю наблюдали его сослуживцы и, конечно, разболтали о ней. Однако это не помешало тому, что мой бывший друг был все же избран в Академию наук Украины.
В диссидентской среде к моей книге отнеслись различно. С восторгом отнеслась к книге Р. Лерт. Хотя она была в преклонном возрасте, она приехала к нам высказать лично мне свое мнение. Она написала превосходную рецензию на книгу. Рецензия, однако, была опубликована на Западе в русскоязычной прессе лишь после смерти Лерт. У нас установились дружеские отношения, мы довольно часто встречались вплоть до моей эмиграции.
Точно так же в восторге была С. Каллистратова, одна из самых замечательных женщин, каких мне довелось встретить в жизни. Хорошо к книге отнеслись Р. Медведев, П. Егидес, Т. Самсонова, Ю. Гастев и многие другие диссиденты. Резко отрицательно отнесся к книге А. Сахаров. В интервью какой-то французской газете (или журналу) он назвал мою книгу декадентской. Из окружения Сахарова обо мне стали распространять слух, будто я экстремист. Западные журналисты мне не раз говорили, будто у Сахарова их предостерегали от посещения Зиновьева. При встрече на вечере у С. Каллистратовой Сахаров не обмолвился со мной ни единым словом, хотя мы сидели рядом. Очень странно отнесся к книге В. Турчин. Он лишь высказал удивление, хотя я с ним был знаком до этого и имел дружеские отношения.
С Ю. Орловым я встретился лишь один раз. Он позвонил мне и предложил сделать какой-нибудь доклад на его научном семинаре у него дома. Я изложил мое доказательство недосказуемости великой теоремы Ферма. Боюсь, что мое доказательство осталось непонятым. После ареста Орлова у нас стал часто бывать его сын Дима. Мы его принимали охотно, и он привязался к нашей семье. Я относился и отношусь до сих пор к Ю. Орлову с огромным уважением. Я считал и считаю его одной из самых значительных фигур в диссидентском движении прошлого.
Однажды меня навестил А. Щаранский вместе с американским журналистом Тодом. Поговорили о каких-то пустяках. После этой встречи Тод оказался замешанным в какой-то истории, был задержан, дал компрометирующие Щаранского показания и был выслан из Союза. Вскоре в США появилась статья Тода
