Помимо поездок в колхозы, мы регулярно ходили в туристические походы по Подмосковью. При этом мы образовывали идеальные коммунистические группы, как во время поездок в колхозы. Сходные группы возникали в домах отдыха. Я любил бывать в таких группах. Изо всех человеческих объединений они больше всех соответствовали моим юношеским идеалам. В таких группах люди на время забывали о своих житейских тревогах и о тех ролях, какие они играли в своих деловых коллективах. Однако и в таких условиях идеальные коммунистические отношения между людьми сохранялись недолго. Наблюдение таких ситуаций давало мне достаточно материала для размышлений о фактических основах коммунистического социального строя. Уже в те годы мне стало ясно, что коммунистические феномены так или иначе проявляют себя даже в, казалось бы, идеальных условиях жизни людей. Однажды я отдыхал в одном из домов отдыха Академии наук. Там я задумал написать книгу о коммунистическом эксперименте в условиях изобилия всего необходимого для жизни ('по потребности'). Я в моем воображении поселил подопытных людей в некоем изолированном районе, в котором волею обстоятельств скопились в изобилии продукты питания, одежда, жилье, средства развлечения. Людям оставалось лишь одно: наладить разумное распределение жизненных благ. По моему замыслу, создание системы распределения и органов сохранения общественного порядка привело к тому, что все феномены коммунизма (распадение на группы, система власти и управления, идеология, неравенство, карательные органы и т. д.) возникли очень быстро. Получилось коммунистическое общество еще более страшное, чем в условиях дефицита всего необходимого. Причем дефицит здесь возник как следствие изобилия. Впоследствии я эти идеи высказал в материалах к книге 'В преддверии рая'. А в 'Желтом доме' я этой теме посвятил особую часть.
ПРОРЫВ
Несмотря на всяческие препоны, которые чинили мне 'либеральные' друзья и доброжелатели, я все-таки вырвался на 'стратегический простор' - сделал первый и очень успешный шаг на пути завоевания независимого и исключительного положения, причем в самом центре советской идеологии. Занимаясь 'проталкиванием' в печать нашего сборника статей по логике, я узнал все детали формальных процедур издания книг и решил (по совету Л. Митрохина) попытаться напечатать мою собственную книгу, что по тем временам и в моем положении было неслыханной дерзостью. У меня к этому времени накопились знания по многозначной логике, вполне достаточные для книги. В советской философии я тогда оказался единственным специалистом в этой области. За рекордно короткий срок я написал книгу 'Философские проблемы многозначной логики'. Слово 'философские' я вставил в название, поскольку книга издавалась под грифом Института философии. Чтобы получить одобрение сектора, ученого совета и дирекции, я насытил книгу ссылками на классиков марксизма и марксистских философов. Мои коллеги были чрезвычайно довольны тем, что я наконец-то 'образумился' и превратился в такого же марксистского болтуна, как и они сами. Все указанные инстанции одобрили книгу. Я оформил нужную документацию и отнес книгу в издательство 'Наука'. Теперь издательство должно было включить книгу в свои планы. Книга по принятым нормам должна была выйти в свет не раньше, чем через два года. Но я знал, что к концу отчетного года в издательстве образуется дефицит денег для гонораров, т. е. образуется избыток книг, за которые надо платить гонорары, и возможность 'протолкнуть' безгонорарную книгу вне очереди. Хотя моя книга была неплановая и я за нее имел право на гонорар, я решил отказаться от гонорара, лишь бы книга вышла в свет быстрее. Кроме того, по дороге в издательство я заменил текст книги другим, не имеющим абсолютно ничего общего с марксизмом. В результате книга была издана буквально в течение нескольких месяцев, причем книга совершенно немарксистская. И это в идеологическом учреждении! Это произошло в начале 1960 года. Но было уже поздно принимать против меня меры.
Книга очень быстро принесла мне известность не только в Советском Союзе, но и за рубежом. Ее вскоре перевели на польский язык, что было важным признанием: польская логика имела высокий международный авторитет. Затем книга была издана по-английски и по-немецки. Когда директор нашего института П.Н. Федосеев посетил США и увидел мою книгу в библиотеке конгресса, он с гордостью заявил, что давал разрешение на ее публикацию. Замечу кстати, что книга оказалась за рубежом нелегально. Я игнорировал все советские законы, касающиеся издания советских книг за рубежом. В дальнейшем мне удалось опубликовать еще ряд книг, тоже зачастую обходя законы и жертвуя гонораром. В наших кругах стало фигурировать выражение 'безгонорарная логика Зиновьева'. Но зато я смог на этом пути завоевать исключительное положение. Я завоевал возможность развивать свои собственные, причем немарксистские идеи, работая в важнейшем идеологическом учреждении страны, создавать свою собственную логическую группу, печатать результаты моих исследований и исследований моих учеников, издавать наши работы на Западе. Нигде в другом месте в Советском Союзе я такую возможность получить не смог бы. Моему примеру последовали многие другие молодые советские философы, занимавшиеся логикой и методологией науки. Наш сектор в Институте философии стал организующим центром этого интеллектуального прорыва рамок советской философии.
Занять такую позицию для меня было принципиально важно. Я не хотел работать в пользу марксизма. Это не значит, что я перестал считать марксизм серьезным явлением. Наоборот, я стал относиться к нему серьезнее после многих лет специального изучения. Дело в том, что я установил для себя различие между научным подходом к природе, обществу и познанию и идеологическим. Несмотря на отдельные научные элементы, марксизм превратился в идеологию, очень похожую на науку, но наукой не являющуюся. Моя личная попытка развивать научные идеи в рамках марксизма потерпела крах. Я заметил, что мне скорее простят полностью немарксистский подход к проблемам, которые находятся в сфере интересов марксистской идеологии, чем намерение реформировать ее изнутри. Эту ситуацию я специально описал в книге 'Светлое будущее'. У меня, далее, появилось научное честолюбие. Я почувствовал, что могу идти своим путем и добиться своих результатов, и хотел, чтобы мои результаты выглядели именно как мои собственные, а не как интерпретация и пересказ чужих. Наконец я начал вырабатывать для себя совершенно сознательную жизненную концепцию, одним из принципов которой стало идти своим путем вопреки всем и всему.
В моей профессиональной сфере начался новый процесс, к которому я не мог отнестись одобрительно. Многие ограничения сталинского периода рухнули. Но вместо настоящего творчества, как я его себе представлял, появились тучи посредственностей, изображавших из себя самых что ни на есть прогрессивных мыслителей и прикрывавших свою посредственность ссылками на новейшие достижения науки и техники. Если против мракобесия сталинистов можно было еще как-то бороться, ссылаясь на упомянутые достижения науки, то против того словоблудия и идиотизма, какие выросли на основе этих достижений и прикрывались ими, бороться уже было нельзя. Тебя немедленно зачисляли в мракобесы. Например, перестали рассматривать теорию относительности Эйнштейна как буржуазную идеалистическую философию. Но бросились в другую крайность. Теперь при попытке доказать, что спекуляции за счет теории относительности логически несостоятельны, на тебя обрушивались так, будто это ты организовал ГУЛАГ и гитлеровские лагеря. Начав создавать свою собственную логическую теорию, во многом отличавшуюся от принятых и признанных систем математической логики, я сразу же ощутил, что чем крупнее дело ты затеваешь, тем мельче и многочисленнее становятся твои враги и тем больнее становятся их укусы. Их социальная функция - не допустить того, чтобы ты вырос в нечто значительное, отличное от них самих.
СОЦИАЛЬНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ
При Хрущеве, как известно, из лагерей выпущены и реабилитированы миллионы жертв сталинских репрессий. Дело, безусловно, благородное. И уж одним этим Хрущев навечно заслужил добрую память человечества. Я коснусь этой темы лишь в той мере, в какой это затронуло меня лично и мои интересы. То, что я скажу ниже, не имеет целью хоть в какой-то мере унизить жертвы сталинских репрессий. Я буду это
