круглое отверстие, прикрытое литой декоративной решеткой. Звезда в лавровом венке. Окно в мир Невидимых Наблюдателей. Толик ожидал услышать шепоты и вздохи, но вместо этого раздался голос Отто:
— Пьять. Самое большее дьесять минут. Они придут в себя и смогут отвьечать на вопросы.
Голос доносился вовсе не из-за решетки. Лютц стоял где-то за спиной, но повернуться к нему лицом Толик не мог: руки были связаны за спиной, а лодыжки прикреплены к ножкам металлического стула несколькими витками толстого кабеля в белой изоляции. Ах, да! Он в Академлаге. В плену у людей, которые должны были умереть много лет назад, но оказались живее всех живых благодаря циклическому замораживанию и оттаиванию.
Томский закрыл глаза. Не стоит показывать Куницыну и компании, что он пришел в себя. Сначала необходимо собраться с мыслями и быть готовым отвечать на вопросы, которые, по словам Лютца, ему собираются задавать.
Томский поморщился и мысленно перечеркнул воображаемые строчки своего выступления перед публикой из благословенных пятидесятых. Неизвестно как они отреагируют на сообщение о том, что мир ухнул в пропасть, а вместо красных флагов на зданиях министерств сидят птеродактили. Могут решить, что над ними издеваются. Могут получить такой шок, что поддадутся первому порыву и прикончат гостей из будущего. На Руси всегда предвзято относились в гонцам, приносящим дурные вести. Иногда ругали матерными словами, иногда заливали в глотку расплавленный свинец. Нет уж. Пусть первыми переговоры начнут они, а Томский заговорит лишь после того, как будут обозначены куницынско-лютцевские позиции.
Толя вдруг поймал себя на мысли, что испытывает дежа вю. Он опять в секретной лаборатории. Щиколотки и запястья вновь скручены проволокой. Отличие лишь в том, что профессор Корбут предпочитал работать с лежачими пациентами, а профессор Куницын привязывал подопытных к стульям. Разница весьма и весьма несущественная.
— Толик. Эй, Толян! Ты как?
— Нормально, — прошептал Томский в ответ на шепот прапора. — Если бы не твоя любовь к халявному чаю, то было бы еще лучше.
— Хрен с ним с чаем. Ты на эти решетки погляди!
— Уже видел.
— Выходит, что на той станции мы этих клоунов слышали.
— Ага. И учти, эти клоуны могут тебе сейчас клизму поставить, а ты и не пикнешь.
— Пусть только попробуют!
Аршинов сидел справа от Томского и тоже был тщательно привязан к стулу. Вездеход занимал левый стул. Толик забеспокоился. Случайно или намеренно ему отвели почетное место в центре? Ученые явно считают его главным, и если что-то будет не так, то пыхтеть всерьез придется в первую очередь именно ему…
Послышались шаги, и перед пленниками появился Куницын. Выглядел он очень взволнованно, хотя и пытался это скрыть.
— Анатолий Томский — ваши настоящие имя и фамилия?
— Не вижу необходимости скрываться за псевдонимом. Я не настолько известен.
— Хорошо. Только один вопрос, Анатолий. Он не имеет отношения к делу, но… Как он умер? Это было покушение?
— Кого вы имеете в виду, Исай Александрович?
— Его. Самого, — Куницын пригнулся, словно опасаясь удара палкой по спине. — Сталина.
— Своей смертью он умер, — ответил за Томского Аршинов. — Удар его хватил. На ближней даче. Сутки на полу провалялся. Два дня без врачебной помощи — тут хошь не хошь, а умрешь.
Куницын нервно ломал пальцы.
— Легкая смерть. Он такой не заслужил…
— Мы-то здесь при чем? — не унимался прапор. — Не вижу связи между легкой смертью Сталина и тем, что нас привязали к стульям. Может, хватит дурака валять, товарищ Куницын? Освободите нас, и мы забудем об этом досадном происшествии.
— Решать это не мне, — покачал головой старик. — Все будет зависеть от степени искренности, с которой вы будете отвечать на вопросы. После смерти Сталина во главе страны, конечно же, встал Лаврентий Павлович?
— Не встал, — буркнул Аршинов. — Расстреляли его в конце пятьдесят третьего. Как врага народа. Так что можете смело нас развязывать.
Куницын приблизился к Толику, наклонился над ним.
— Ваш друг лжет? Меня не проведешь. Если Берию расстреляли, наш проект должны были закрыть, а он успешно завершился. Честно Анатолий: Лаврентий Павлович ведь стал генсеком?
— Аршинов сказал правду. Как это ни печально, но ваш проект действительно закрыли.
— Исай Александрович, о чем вы болтаете с этими шпиками? — подошел Теченко. — Я их насквозь вижу. Из СМЕРШа, правильно? Или теперь ваша контора по-другому называется?
Толик промолчал. Не потому, что его поразил вопрос Теченко. Неприятно удивило другое: на плече зоолога висел трофейный автомат. Томский узнал свое оружие. Раз ученые начали вооружаться — дело плохо.
— Молчите? — Теченко обошел вокруг трех стульев. — Ничего. Я смогу вас разговорить. Чай — это еще цветочки. Ягодки будут после того, как мы вколем вам сыворотку правды. Не стройте жалостливую гримасу, товарищ Куницын. Вы забыли о том, что делали с вами деды этих молодчиков? Тогда у вас короткая память. У меня подлиннее будет.
Теченко в упор посмотрел на Томского. Было в этом взгляде столько ненависти, что Толик невольно опустил глаза. Зоолог истолковал это как признание вины.
— А-а-а, помнишь! Все помнишь, гад. Сначала вы отобрали у меня свободу. Разлучили со всеми, кого я любил. Потом вам показалось, что этого мало. Вам захотелось отнять даже время, в котором я жил. Заставили подписать липовую бумажку о том, что я соглашаюсь на опыт добровольно. Думали, что не выживу? Поставили на мне крест?!
— Тарас Арсеньевич, остановитесь, ради бога! — попытался успокоить коллегу Куницын. — Мы ведь еще не знаем точно, кто эти люди. Не в курсе решений партии, принятых за это время…
— Заткнись! — рявкнул Теченко, переключаясь на Куницына. — Ты настолько слеп, что веришь, будто они могли измениться за это время? Видел, во что эти извращенцы превратили несчастного зверька? Ничего ты не видел! Из-за таких вот мечтателей и утопистов, как ты, они пришли к власти и стали творить все, что подсказывали их больные мозги. «Мы не знаем, мы не в курсе!» Да мне хватит одного взгляда на эти лубянские морды…
— Слышь, ты… зоологическая морда! Трепись, да меру знай…
Выдав эту тираду, Аршинов сплюнул себе под ноги и замолчал.
— Ага. Вот ты себя и выдал, — закивал головой Теченко. — А я еще не соглашался с Отто, когда тот предложил вас заморозить. Теперь вижу — надо. От себя лично я бы пришил каждому по шесть лап, чтоб знали, как издеваться над живыми существами!
Толик понял — молчать больше нельзя. Иначе их обвинят во всех смертных грехах, начиная от развала Советского Союза до развязывания Последней Войны.
