— Вот ты пришла — мне сразу и полегчало.
— Что-то не заметно. То орал: «Берегись, стрела!» — а теперь и вовсе чушь несешь… хотя складно. Какого только бреда с вами не услышишь.
Несмотря на ворчливый тон, было заметно, что Юлька довольна. Только непонятно чем: состоянием пациента или стихами?
— Давай-ка рассказывай: где болит, как себя чувствуешь?
— Глаз почти не болит, только там все время мокро, а вот ухо почему-то болит, даже жевать больно, — принялся перечислять Мишка. — А еще встать не могу — голова кружится и тошнит.
— А сейчас голова кружится?
— Нет, только когда приподнялся, но быстро прошло.
— Ладно, давай-ка посмотрим, что у тебя там.
Юлька принялась снимать повязки, а Мишка с трудом сдерживался, чтобы не спросить: не принесла ли она случайно с собой зеркало. Он даже сам не ожидал, что состояние внешности будет так сильно его волновать. К уху повязка присохла, Мишка зашипел от боли, но на Юльку это не произвело не малейшего впечатления, она даже и не попыталась его успокоить «лекарским голосом».
— Юль, меня сильно поуродовало? — не выдержал наконец Мишка. — Рожа здорово страшная?
— А ты и так красавцем не был. — «порадовала» Юлька. — Такую харю сильно не попортишь.
— А вот и врешь! — запротестовал Мишка. — Красава — внучка Нинеина — на мне жениться обещала. Красавец, говорит, писаный, только собольей шубы и красных сапог не хватает. Но сапоги с шубой — дело наживное.
— Ну я же говорю: бредишь! Может, все-таки она за тебя замуж выйти хотела, а не жениться?
— Не-а! Так и сказала: «Вырасту и женюсь на тебе!» Замуж каждая выйти может, а вот жениться… Но Красава, наверно, способ знает — внучка волхвы все— таки.
Юлька наконец не выдержала и фыркнула:
— Трепач! Надо было тебе лучину в язык всаживать, а не в глаз! А ну не лезь! — Лекарка шлепнула Мишку по руке, которой он потянулся пощупать ухо. — Не зажило еще!
— Ну что тут у нас? — раздался вдруг из-за Юлькиной спины голос Настены.
Мишка даже и не заметил, когда она успела войти в горницу.
— Вот, мама. — Юлька отодвинулась, чтобы не мешать матери.
— Глаз промой ему. — Настена, внимательно вглядываясь в Мишку, легко притронулась пальцами к его лбу возле брови, оттянула нижнее веко. — Ну-ка попробуй глаз открыть, Мишаня.
Мишка попробовал, получилось плохо.
— Шевелится, — с удовлетворением констатировала Настена. — Все хорошо: глаз видит, веко шевелится, будет чем девкам подмигивать.
— Это я обязательно! — бодро отозвался Мишка и для убедительности пропел:
— Ну если запел, то выздоравливает! — Настена довольно улыбнулась. — Промывай ему глаз и перевязывай. Пожалуй, через пару деньков поднимется.
— Так что у меня с мордой? — дождавшись, когда Настена выйдет, снова спросил Мишка. — Бурея по страхолюдству переплюну или нет?
— Ну прямо как девка! — возмутилась Юлька. — Ничего особо страшного. Бровь, конечно, сгорела, но вырастет снова… почти вся. Чуть-чуть кривая будет, но несильно. Волосы на голове тоже отрастут…
— А с ухом что?
— Ну… — Юлька помялась, но под настойчивым взглядом Мишки все же продолжила: — Ты когда на спину упал, уголек к уху скатился. Подшлемник волосам гореть не дал, но сам тлеть начал, и как раз там, где ухо… Пока с тебя шлем стащили, пока то да се… В общем, прижарилось у тебя ухо. Даже обуглилось слегка.
— И что?
— Ну пришлось отрезать немного…
— Сколько это — «немного»?
Мишка опять полез щупать ухо и опять получил шлепок по руке.
— Не трогай! Как бы еще кусок отрезать не пришлось. Да ты не бойся, Минь, под волосами не видно будет.
— Эх, молодежь, молодежь. Только б вам резать, — тоном старого доктора из не менее старого анекдота проворчал Мишка. — Юль, вон там воск лежит, дай-ка мне кусочек.
Размяв воск в пальцах, он вылепил из него некое подобие ушной раковины.
— Показывай, сколько отрезали?
Юлька немного поколебалась, потом несколькими движениями отщипнула сверху.
— Мать честная! Эльф!
— Что? — непонимающе переспросила Юлька. — Какой эльф?
— У латинян сказка такая есть — про лесных людей. Они такие же, как люди, даже детей могут от людей рожать, только уши у них заостренные, как у зверей.
— А-а. Ну у тебя только одно ухо заострилось.
— Так у них полукровок так и называют — полуэльфы.
— Трепач. У него чуть не пол-уха сгорело, а ему все хаханьки. — Лица Юльки Мишка не видел, потому что она как раз накладывала ему повязку, но по голосу чувствовалось, что лекарка улыбается. — Ты и на собственных похоронах шуточки шутить будешь?
— Ага! Приходи, посмеемся.
— Дурак!
— Правильно! Дед Корней так и сказал: «Одна половина бунтует, другая половина с ума сошла, остальные — в задницу раненные». Ранен я совсем в другое место, в бунте замечен не был, так что, выходит, сумасшедший.
— Хватит! — решительно заявила Юлька. — Шутки шутками, а Роська твой до горячки доигрался — в жару лежит. Ты думаешь, мать сюда на морду твою шпареную любоваться пришла? Она с Роськой сидит, а попа, дружка твоего, за волосья с крыльца стащила. Приперся! Сам одной ногой в могиле стоит и парня туда же тащит!
— Да ты что?
— То! И тетка Варвара чуть не померла. Вам, дуракам, смешно — стрелу в задницу поймала, а того не знаете, что там кровяная жила проходит. Порвать ее — смерть, нету способа такие раны лечить. Ефим, дурень, стрелу дергал, как морковку из грядки, а стрела-то от шлема отскочила — кончик погнутый! Разворотил, когда вытаскивал, так что Варвара чуть кровью не изошла. Еще бы на волосок в сторону, и все — порвал бы жилу кровяную. Правильно его твои ребята отлупили — чуть собственную жену по дури не угробил.
— Ну Варвара тоже хороша! Любопытство ее когда-нибудь угробит — вечно ей все новости раньше всех надо знать… А остальные ребята мои как?
— Про Гришу тебе уже сказали?
— Да. Царствие ему небесное. — Мишка перекрестился, Юлька даже и не подумала. — С Роськой все понятно, вернее, ничего не понятно. Как думаешь, выкарабкается?
— Не знаю, горячка от запущенной раны… хуже нет.
