– Спасибо, – улыбнулся он миловидной женщине, помощнику режиссера.
– Что-нибудь еще? – его обожал весь персонал. При всей своей звездности, Федор был одинаково приветлив со всеми, и каждый мог сказать, что он дружен с великим Степановым. Его любили верхи и низы, не любил только тот, с кем он был сам собой.
– Нет, – он опять улыбнулся своей звездной улыбкой.
Федор закрыл глаза и тут же перед глазами появился Михеич.
Он увидел его впервые на вахте, при входе в училище. Старый седой человек в больших очках, с перевязанным проволокой отломанным ушком, в старом, потертом костюме и… с бабочкой. Его тогда так поразила эта бабочка, не к месту и не ко времени одетая, что мысль была одна – старик не в себе. Но, каждый раз проходя мимо, Федор вглядывался в это изборожденное морщинами лицо и ловил себя на мысли, что оно ему знакомо.
Где-то к концу учебного года вместо Михеича появилась бабулька в синем берете с вязальными спицами в руках. Федор хотел пройти мимо, но мысли о старике не давали покоя.
– Извините, а Михеич где?
– Заболел, – старушка смотрела поверх очков. – Старый уже, ноги отказали.
– А где он живет? – Федор и сам не понимал, какая сила заставляет его интересоваться судьбой малознакомого человека.
– Тебе зачем? – старушка перестала вязать и прокурорским взглядом окинула любопытного студента.
– Ну, навестить, – он не был уверен, что сделает это. – Может, лекарство какое нужно…
Бабулька как-то странно посмотрела на Федора и молча нацарапала адрес на клочке бумаги.
Федор некоторое время перекладывал этот листок из одного кармана в другой и наконец решил его выкинуть, но что-то опять кольнуло в области сердца, и он, купив фрукты, отправился по указанному адресу. Старик жил в самом центре Москвы, в одном из староарбатских переулков, правда, его дом находился в плачевном состоянии. Некогда гордые львы, охранявшие вход, сегодня отбитыми носами и лапами походили на безродных бродячих псов. Широкая мраморная лестница была загажена, словно ее не убирали с момента отъезда последнего барина в семнадцатом году, и только деревянные перила, несмотря на затертость, все же демонстрировали свою добротность.
«Почему люди считают, что своя территория начинается с порога квартиры? А лифт, лестница, двор? Не может стоять дворец на навозной куче!» – в который раз подумал Федор, поднимаясь на третий этаж.
На нужной ему двери было семь звонков с полуистлевшими указателями имен, фамилию он не знал, поэтому осторожно ткнул в верхний.
– Чего? – дверь ему открыла пожилая женщина в старом засаленном халате.
– Извините, мне бы к Михеичу.
– Второй снизу, ну проходи уж, ладно, – что такое гостеприимство, в этой квартире не ведали. – Ходють, ходють, – бубнила она, пропуская Федора в темный длинный коридор. – Четвертая дверь слева.
Под суровым взглядом соседки он постучал и, не дожидаясь ответа, вошел в комнату. В глаза сразу же бросились старые афиши, развешанные на давно не крашенных стенах.
– Боже! – он сразу же узнал это лицо. – Борис Могилевский! Звезда тридцатых – сороковых годов. Вот кого он мне напоминал. А я думал, что он умер… – от потрясения Федор не заметил, что говорит вслух.
– Как видишь, жив еще…
Перед ним сидел старик в старом вязаном свитере, замотанный в рваный женский пуховой платок, и в растоптанных войлочных туфлях на ногах. Весь его вид жалкого оборванца никак не вязался с образом киноэкраных героев – молодых, сильных, франтоватых. Да и комната мало подходила на жилище для столь великого человека. Эти четырнадцать метров больше напоминали пристанище гоголевского Плюшкина: разногабаритные стулья, протертый до дыр диван, трюмо с пожелтевшим зеркалом, театральный парик, натянутый на трехлитровую банку, старые афиши и много, много черно-белых фотографий.
– Но как? – Федор в растерянности развел руками. – Как вы оказались здесь?!
– Это моя расплата за любвеобильность, – улыбнулся старик. – От четырех жен я всегда уходил с одним чемоданом в руках.
– А ваша работа? – Федор никак не мог отойти от потрясения. – Вы же эпоха! Легенда! Вам же цены нет, а вы на вахте сидите?!
– Как видишь, цена есть, – грустно вздохнул он. – Выпал из обоймы. Да и пил я много, в общем, сам виноват, – он устало махнул рукой. – А насчет работы? Спасибо, что хоть сюда взяли, все рядом с молодыми…
Они проговорили весь вечер, вернее, говорил Михеич, а Федор вдруг понял, как хорошо слушать о чужой, непутевой жизни, тогда своя – хотя бы на миг, но уже кажется прекрасной. Он уходил из этого дома с тяжелым сердцем и знал, что обязательно вернется.
«Какая странная штука судьба! Ведь это Борис Могилевский, которого поклонники носили на руках, вожди засыпали подарками. Любимец и баловень фортуны. И каков конец его жизни? Такой печальный и абсолютно бессмысленный. Выживание».
Федор помогал Михеичу чем мог, доставал лекарства, приносил продукты, но он понимал, что старику дороги не эти, пусть и жизненно необходимые вещи, он дорожит общением, возможностью поделиться своей прошлой радостью и сегодняшним стариковским брюзжанием. Федор видел, как горели его глаза, как разглаживались морщинки и распрямлялись плечи. Жизнь подарила им удивительный подарок. Старому – возможность поделиться опытом и надеждой, что он еще не зря ходит по земле, а молодому – большого учителя и индивидуальные занятия с Мастером.
– Почему у меня так не получается? – Федор только что снялся в своем первом фильме и делился с Михеичем впечатлениями об игре уже немолодого актера Воронина. – И роль маленькая, пара эпизодов, а такое чувство, что он и есть главный герой!
– У Воронина старая школа. Пойми, что существует разница между тем, чему учат, и как это использовать. – Михеич сидел в кресле, закутав ноги теплым пледом. – Понимаешь, мы умеем читать между строк, а вот как научиться говорить молчанием, расставлять акценты паузами? Это могут не многие. Мы работали в условиях жесточайшего контроля и цензуры, но мы доносили отголоски правды, потому что пропускали ее через себя.
– Ищи хорошее в плохом, плохое в хорошем.
– Да, ищи! – его глаза возбужденно загорелись. – Обязательно ищи! Но не ставь определения, не давай оценку! Ты должен научиться своей игрой задавать вопросы.
– Это как?
– Ты должен заставить зрителя задуматься. Только дурак знает ответы на все вопросы, мудрый всегда сомневается. Уважай своих зрителей, они не глупее тебя. Когда ты даешь свою оценку, ты даешь готовый ответ. Ведь так? А ты отрекись от себя! Научись задавать вопросы, и ты добьешься успеха!
Через год Федор взял Михеича на премьеру своей второй картины. Он купил ему смокинг и был поражен. Перед ним стоял аристократ – белая кость, голубая кровь, точнее не скажешь!
Михеича удивленно узнавали коллеги, кто-то здоровался, кто-то бросал косые взгляды. А зрители? К ним подлетели две молоденькие девушки.
– Извините, вы тот самый Борис Могилевский?
– Да.
– Ой! А мы думали, что… – вторая толкнула ее в бок. – Это вам, – девушка протянула букет.
– А автограф можно? – на Федора никто не обратил внимания, и нечто, похожее на зависть, шевельнулось в его душе.
Люди все шли и шли к своей недосягаемой звезде, тайне и загадке.
Старик распрямился и даже стал выше ростом, но в глазах стояла стена слез. Федор смотрел и поражался, ни одна слезинка не выпала из старческих больных глаз, даже сейчас он оставался великим и гордым Мастером!
Только когда Федор привез его домой, Михеич вдруг разрыдался и стал целовать ему руки.
– Спасибо! Ты не представляешь, что ты для меня сделал! Я думал, что я труп, живой труп! А я жив, жив.
– Нет, Федя, не так! Опять не так! – Михеич нервно соскочил с кресла, но тут же упал
