Орел расправляет крылья

— Да!..

Скандал по поводу исчезновения принцессы затих, едва начавшись. Перед тем как отправиться в Подсосенский монастырь, где ей надлежало выдержать сорокадневный пост, моя принцесса написала письмо брату и короткую записку кардиналу. Так что после предъявления данных документов шум улегся.

Сорокадневный пост был некой уступкой наиболее жестко настроенному духовенству, но не безусловной. Хотя они пока об этом, вероятно, не догадывались. Ибо после своей свадьбы я собирался потихоньку начать смягчать жесткие местные нравы в отношении женщин. Давать приемы, устраивать балы. Потому что, во-первых, оно действительно было пора, иначе потом какой-нибудь очередной царь Петр точно начнет рубить бороды топорами и насильно одевать боярских и купеческих дочерей в европейское платье, поскольку без некой унификации правил и обычаев ни о каком плодотворном контакте с европейской цивилизацией и речи быть не может. Вот только, действуя подобными методами, обычно выплескивают с водой и ребенка, поражая насильно загнанную «в Европы» элиту презрением к собственным истокам. Уж лучше постепенно, как любая из европейских стран — от родины викингов до той же Франции. А в идеале вообще лучше как Япония. Которая теперь тоже вроде как совершенно полноценная и очень даже успешная часть эдакой «большой Европы», а поди ж ты, покорила почитай весь мир не только своими созданными в рамках этих самых воспринятых из Европы традиций и технологий автомобилями, телевизорами и холодильниками, но еще и исконно своей кухней, и карате, и кендо, а также кимоно, бонсай, хайку, оригами и многим другим… А мы чем — водкой, что ли?

Ну и, во-вторых, потому что моя принцесса без всего этого, скорее всего, зачахнет…

Кроме того, по дипломатическим правилам о свадьбе государя следовало известить заранее, дабы соседние государи могли бы прислать посольства, чтобы почтить высокопоставленного жениха и его невесту. Ну и, пользуясь случаем и добрым душевным состоянием соседа, разрешить кое-какие вопросы…

После моего выступления диспут резко сбавил накал. И хотя я теперь сидел молча, более не поднимая этот вопрос, но такая оплеуха, полученная стороной, уже вроде как считающей себя победительницей, не прошла втуне. И все последующие дни римская делегация скорее оборонялась. А вот мои ринулись в атаку. Правда, довольно слабо подготовленную и потому довольно быстро выдохнувшуюся. Поэтому к концу месяца диспут окончательно сошел на нет и, ко всеобщему удовольствию, был объявлен завершенным. Голоса распределились приблизительно так, как я и ожидал. Немцы и поляки присудили победу делегации Святого престола. Голландцы и англичане, которым после решения моей принцессы уже окончательно ничего не светило и которых сэр Бэкон обработал на все сто, — ортодоксам. Шведы воздержались. Я же объявил, что не получил убедительных доказательств однозначной верности позиции Святого престола, но с удовольствием выслушал все изложенные на диспуте мнения. А потому иду навстречу пожеланиям папы и дозволяю организовать в Москве иезуитский коллегиум. Ибо напрочь портить отношения со Святым престолом я не собирался. Конечно, с этим папой они у меня испорчены, но папами, как правило, становятся люди в возрасте, обремененные болезнями. Я же еще человек относительно молодой, здоровый…

Я велел Игнатию собрать Архиерейский собор, что было довольно просто, ибо, во-первых, большинство церковных иерархов и так съехались на диспут, и, во-вторых, они и сами мечтали собраться, поскольку большинство из них от озвученного мною решения по поводу иезуитов встали на дыбы и жаждали чуть ли не порвать меня на холодец. Но я не дал им шанса это сделать. Потому что начал первым…

Сидим, значит, о вере и благодати размышляем, зеркала запрещаем, монастырские вотчины оберегаем. А как давать отпор презренным латинянам — так некому! Один царь за всех отдуваться должен! Писание знаем хуже, чем они! Жития тоже! Спор вести вообще не умеем. Университет хаем, а латинянам, кои все университетские дипломы имеют да кафедры в оных через одного возглавляют, — ничего противопоставить не можем. О сем думать надо! А не в книжные догмы глазами упираться. В сердцах да глаголе пламенном Бога имать! Иноверцев к христовой вере православной приобщать, да не охраняя, а отвращая их от соблазнов. Ибо соблазны суть испытания, что посылает нам Господь, дабы воспитывать в нас стойкость духа и силу веры. А дабы оттачивать умение спор вести — вот вам иезуиты под бок. Тренируйтесь…

Короче, после моего борзого наезда собор пришел в полное замешательство и после долгих дебатов решил… склониться перед царской волей. Так и было записано в итоговых документах, кои готовил, вот ведь жизнь повороты делает, настоятель Мещовского Свято-Геогиевского монастыря игумен Филарет. До пострига боярин Федор Никитич Романов, чей сын Михаил в той истории, что была мне известна в оставленном мною времени, стал родоначальником династии Романовых…

А затем в Москву начали съезжать посольства, прибывшие на мою свадьбу. Ну а все те, что уже пребывали в Москве, съехавшись на диспут, остались здесь по моему приглашению. Все это впервые вывело мой бюджет в минус, образовав в нем кругленькую дыру в сорок тысяч рублей. А по суммарным годовым итогам вообще ожидался дефицит не менее двухсот тысяч, что привело меня в несколько нервическое состояние. Ну да куда деваться? Чай, царь не каждый год женится!

И, наконец, из Подсосенского монастыря вернулась она.

Когда она появилась в моих палатах, мне показалось, что взошло солнце. Она была одета в русское платье, но ее головка не была укутана платком до бровей. Он просто лежал на ее плечах. Она подошла ко мне и, опустившись передо мной на колени (!), тихо произнесла по-русски, с милым и уже намного менее заметным акцентом:

— Здравствуй, господин мой.

Я впал в некоторую оторопь. Чтобы гордая француженка, принцесса дома Бурбонов, вот так, будто простая русская женщина, повинующаяся «Русской правде» и Домострою, встала перед мужчиной на колени… Что же там произошло-то, в этой Подсосенской обители? Я бросил взгляд на ее лицо. Оно было… покойным. Не спокойным, а именно покойным, какое бывает у человека, который знает истину и принял решение строить жизнь в соответствии с ней. И потому внутри него воцарился вот этот практически абсолютный покой, который не способны поколебать ни тяжкие испытания, ни людская злоба и зависть. Потому как что они все против света осознанной истины? Да пыль!.. И на долю секунды я испытал жуткий приступ зависти. Черт… неужели так бывает?! Но затем опомнился, вскочил, шагнул к ней, наклонился и, положив ладони ей на плечи, поднял ее с колен.

— Здравствуй, душа моя.

— Я вернулась, — сообщила она мне уже обнаруженный мною факт и… улыбнулась. — Меня теперь зовут Мария…

А я… я смотрел на нее и не знал, что сказать.

— Ты… ты виделась с братом, с…

— Нет. — Она покачала головой, а затем как-то очень застенчиво, я бы даже сказал, не по- французски, а совсем по-русски приникла головкой к моей груди. — Я сразу к тебе.

Я замер, попытавшись слегка втянуть живот и отодвинуть от доверчиво прижавшейся щеки отчаянно бухающее в ребра сердце. Еще оглохнет душа моя…

— Знаешь, — задумчиво произнесла она, — а я тебе очень благодарна.

— За что?

— Ну… меня многие учили. Что значит правильно веровать. Как должна вести себя истинная католичка. Или светская женщина. Или принцесса. Что принято… Что должно… Что дозволено… А что не очень, но все всё равно все делают… И я совершенно запуталась. А отец Макарий… он просто сказал: «То мороки все… Просто будь честной, — она сказала именно так, выделив корень „честь“, о коем мы уже все забыли, считая слово „честность“ просто синонимом слова „правдивость“, — и верной! И сего довольно…» И — да, — она тихонько рассмеялась, снова заставив меня замереть, — сего довольно!

— Ты уже так хорошо говоришь по-русски, — несколько растерянно отозвался я.

— Мы много говорили с отцом Макарием… — Она подняла голову и посмотрела мне в глаза.

И тут меня проняло. Да так, что мурашки по коже. Блин, надо было пропустить через себя толпу женщин, два раза едва не жениться, окончательно разочароваться во всем женском поле и перейти с ним