и остальную программу он освоит нормально. А стимул для ее освоения был, и неплохой. Ибо учеба в школе и получение по ее окончании статуса «писаря государева» мгновенно выводило человека из тяглого сословия и делало его государственным служащим. Со всеми вытекающими отсюда положительными последствиями.
Ну и наконец-то вышла замуж моя сестрица. Причем не только вышла замуж, но еще и успела родить очаровательную девочку. Отчего мой самый боевой воевода Мишка Скопин-Шуйский сразу же заполучил уязвимое место. Я назначил его главным смотрителем новой южной границы, и он месяцами торчал там, гоняя в хвост и в гриву и крепостные гарнизоны, и казачков, и городское ополчение, но едва кому стоило спросить его о дочке, как весь его грозный вид улетучивался, а на лицо наползала дурацкая улыбка. Впрочем, одной дочкой дело явно не ограничится. Ксюха снова была на сносях…
— Значит, начинаем собирать людей… — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Игнатий.
— Конечно, — кивнул я. — Для того ты их, святейший, и отбирал.
Игнатий покачал головой.
— Совсем монастыри оголим. Одни старики да убогие останутся. Да мастеров немного. Епископы и митрополиты такой вой подымут…
Я промолчал. А что тут говорить. Для того, братец, я тебя и провел в патриархи, чтобы во время вот таких ситуаций ты возмущение и вопли тушил. Тем более что если и возмутятся, то далеко не все. Наиболее умные и влиятельные — уже на нашей стороне. Для того мы на Поместном соборе синод и создавали, чтобы таковых держать поближе к себе, под боком, дабы иметь возможность их первыми на свою сторону перетянуть, либо, если не удастся, как-то нейтрализовать, перессорить или еще что, а уж потом разобраться с остальными. Сколько уже на синоде говорено было, что уровень образования нашего священства надобно резко поднимать. Со всех сторон на православие давление идет. Исконно православные земли османами захвачены, и там православных детишек у родителей отбирают, насильно обращают в мусульманство и делают из них своих самых верных псов[6]. Католики эвон на польской православной Украине и в православной же Литве Унию[7] учинили. Протестанты на своих землях типографии устраивают, чтобы печать книги на славянском языке и свою богопротивную веру в русских землях проповедовать. А у нас среди монашества и даже среди церковных иерархов людей, что способны православную веру хотя бы в спорах и полемике защитить, — раз-два и обчелся. И как мы собираемся за души людей сражаться, если даже здесь, в своих исконных землях, можем только глухую оборону держать? Так что учить надо людей, учить… И у себя, в тех монастырях, где богословская мысль если и не ключом бьет (нет таких мест пока в русской земле, нет), то где она хотя бы не застыла и не утонула в бытовых мелочах, в заботе о пашне, сборе оброка, надзоре за пасеками и лугами. И далее, в тех местах, откуда пошла православная вера. Откуда она пришла на Русь. И где еще сохранилась, не умерла, не истаяла изощренная, не уступающая иезуитской византийская риторическая традиция… Я видел, что нашей церкви нужен мощный вброс идей. Пусть даже большая их часть будет признана еретическими и в конце концов отвергнута, но даже само их обсуждение что-то сдвинет, пустит круги по тому болоту, в которое все больше и больше затягивало нашу церковную мысль. А то уже как-то стало традицией, что мы почти по любому поводу шлем с вопросом к Константинопольскому патриарху или афонским монахам, а потом ждем, что нам эти мудрые люди ответят. Не дело, ой не дело… А мне, возможно, удастся протащить под шумок и кое-какие иные полезные нововведения, например, заставить церковь поддержать право для дохтуров заниматься патологоанатомическими вскрытиями. Ибо двигать медицину без них — совершенно невозможно, а дозволить дохтурам заниматься этим без разрешения церкви — это почти наверняка поставить их под удар. Но сейчас об этом я не рисковал даже заикаться.
— Значит, сразу после завершения похорон вашей матушки я рассылаю гонцов по епархиям и ставропигиальным[8] монастырям… — подвел Игнатий итог нашей короткой, но вместившей в себя много эмоций и смыслов, поскольку столько уже всего было по этому поводу говорено, беседе.
Я молча кивнул. Да, с матушкой, хоть и грех так говорить, но все вышло довольно удачно. В смысле того, что преставилась она накануне действительно серьезных изменений в государстве. Иначе она вполне могла бы доставить мне множество дополнительных проблем, каковых и так будет воз и еще маленькая тележка. Да, возможно, и не одна… Пять лет после Южной войны она оставалась единственной, кто постоянно пил из меня кровь, требуя послушания и исполнения ее воли. Три раза она объявляла, что я ей не сын, дважды демонстративно уезжала на поселение в Кирилло-Белозерский монастырь, но почти сразу же возвращалась и, тут же забыв обо всем объявленном ранее, вызывала меня к себе и снова начинала гнобить своими советами по поводу того, кого куда назначать и как править страной. Я терпел. Нет, все это можно было быстро прекратить, заставив матушку насильно принять постриг, но я не хотел обострять. К тому же на самом деле все матушкины потуги для меня, натренированного стервами двадцать первого века, были не так уж и напряжны. Да — неприятно, да — приходится терять время на смиренное выслушивание матушкиных поучений и на ругань вследствие того, что я им не следую, но до тех высот сосания мозга, которыми в совершенстве владеют «модели, актрисы и телеведущие», матушке было расти и расти. А я и их способен был выдерживать довольно долгое время…
К тому же все громогласные матушкины заявы на самом деле приносили больше пользы, чем вреда. Да и относились к ним теперь скорее с юмором. Когда она первый раз заявила, что я не ее сын, — это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все напряглись, ожидая, как повернется дело, а с пяток бояр- княжат даже заняли позицию низкого старта у подножия матушкиного кресла-трона, ожидая дальнейшего развертывая кампании. Но матушка удержалась на этой позиции всего лишь два дня, а затем не менее громогласно призвала сына «к послушанию матери». Бояре-княжата разочарованно разогнулись, но от повышенного внимания моего дяди Семена и Митрофана это их совершенно не избавило. А чем чревато подобное внимание, никому уже разъяснять не требовалось. Поэтому когда матушка заявила нечто подобное во второй раз — это восприняли уже как некое помешательство престарелой женщины. А на третий раз просто всем скопом тихо поржали… и посочувствовали царю-батюшке, а также повосхищались его терпением и смирением. Что, как ни странно, лишь укрепило мой авторитет, в глазах многих переведя меня из «сопляков» во «взрослые мужи», ибо только они способны быть терпеливыми. Молодняк же, как правило, наоборот, бравирует своей резкостью и бескомпромиссностью, наивно полагая, что именно этим подчеркивает свою взрослость и самостоятельность.
Впрочем, несмотря на все мое терпение, матушка меня все ж таки напрягала, так что ее кончина однозначно уменьшила число моих личных напрягов, и потому я совершенно искренне повелел похоронить ее со всеми подобающими почестями и даже отстоял у гроба три с лишним часа…
— А кого все-таки решил ставить главой миссии к Константинопольскому патриарху? — спросил я, отвлекаясь от мыслей о матушке.
В этот вопрос я принципиально не вмешивался. Игнатий умен, изворотлив в интригах и задачу свою, и выгоду для церкви в этом случае видит ясно, так чего мне лезть?
— Казанского митрополита, — улыбнулся патриарх. — Кого же еще? Неуча посылать глупо, да и вообще там нужен человек, который всю эту святую афонскую свору сможет хорошенько внуздать и заставить трудиться на наше дело так, как ты, государь, своих иноземцев внуздываешь. Кто еще с этим справится, кроме него?
Я согласно кивнул, и мы понимающе переглянулись. Ибо это было еще не все. Мы готовили митрополита Гермогена для еще одной операции, кою надеялись провести. Хотя он пока был совершенно не в курсе этого. Дело в том, что Брестская уния, отколовшая от Константинопольского патриархата всю западную, польскую Украину и Литву и передавшая ее под начало папы, вызвала среди всего православного населения этих земель яростное неприятие. К тому же я из своего времени помнил, как наш патриархи, Алексий II, а вслед за ним и Кирилл, катались с пастырской поездкой по Украине и как их там встречали. То есть униаты на Украине даже в наше время все еще оставались в глухой жопе. Но пока никакой другой православной иерархии на православных землях Речи Посполитой не существовало. А попытка ввести ее напрямую, то есть интронизировать Киевского митрополита волей русского патриарха, вызвала бы резкое обострение отношений с Речью Посполитой. Хотя запорожцы уже и посылали к Игнатию с просьбой дать им
