Аким отыскал Потапа Микушкина, главу недавно образованной розмысловой избы обустройства плотин и путей водных, не в главной конторе, а на каменном карьере. Потап самозабвенно ругался со старшим бригадиром, поляком.
— А я тебе, пан Гонсевский, говорю…
— Пся крев…
— И неча тут ругаться!
— Но, матка боска, пан Микушкин, уж не хочешь ли ты сказать…
— Да, мать моя Богородица Пресвятая, вот уж непонятливый какой…
Аким, выбравшийся из возка еще у крайних изб поселка, занимаемого пленными поляками, кои и работали на постройке канала, и тихонько подошедший к ругающимся, некоторое время стоял, прислушиваясь к мастерским пассажам на русском и польском языках, а затем громко кашлянул. Спорщики оглянулись… и тут же попытались втянуть его в свой спор:
— О-о, пан государев розмысл, вот послушайте, пан Микушкин говорит…
— Ты представляешь, Аким, этот…
— Все-все-все, — вскинул руки Аким, — будет. Не трещите, будто бабы на базаре. Пошли в избу, там все и скажете. А то эвон уже раскраснелись, будто петухи. Еще чуток, и носами клеваться зачнете.
Спорщики посмотрели друг на друга и… расхохотались. Януш Гонсевский был из первой партии пленных, коих взяли во время первого сражения царева войска под командой генерал-воеводы князя Скопина-Шуйского с королем Речи Посполитой Владиславом в первый год войны. Из тех пленных на стройке никого почитай уже не осталось. Местные мужики, кои работали на стройке канала, придумали хитрый способ обзаводиться видными зятьями-поляками. Дело в том, что созванный перед войной Земский собор едва ли не единодушно постановил, что православный подданный русского царя холопом быть не может. Ну да таковых на Руси, в отличие от той же Речи Посполитой, к тому времени не так уж много и осталось-то. С тех пор как царь, начав военную реформу, дал вольную холопам своего холопьего полка, да еще и записал их в дети боярские, заявив, что-де желает, дабы ему служили по воле и долгу, а не по неволе да закупу, иметь холопов на Руси стало как-то… ну не шибко правильно, что ли. Даже в боярских домах, где они всегда пребывали в избытке, от них начали потихоньку избавляться. Большая часть из желания угодить царю, а некоторые даже и просто разделяя его взгляды… Вернее, не то чтобы избавляться, а опять же по примеру царя переводить дворню в разряд домашних слуг, публично разорвав или пожгя закупные грамоты и начав платить какое-никакое, а жалованье. Правда, по большей части малое, чисто чтобы было… кто по копейке в месяц получал, а кто и по деньге. Но бывших холопов больше волновало то, не станут ли их гнать со дворов, где они уже прижились. И когда выяснилось, что — нет, никто их гнать из обжитого места не собирается, их это очень даже устроило… Так что холопьев как таковых к началу Польской войны держали только самые упертые из бояр. Да и то не по скудности, а более в пику царю, потому как делать что-либо иное супротив государя никто не рисковал. Государь правил жестко, ну да чья кровь-то…
Так вот, крестьяне, коих также работало на строительстве канала великое множество, начали уговариваться с поляками и приводить к ним батюшек, кои шустро перекрещивали поляков в православие, да тут же и быстро оженивали новоиспеченных православных с их православными невестами. После чего новоиспеченный тесть являлся к начальнику строительства и, кивая на установление Земского собора, просил… а когда и даже требовал (эвон как крестьяне-то волю взяли) отпустить его зятя и православного поданного русского царя домой «на жилое», потому как община отрядила в посошную рать на строительство канала с его двора токмо его одного.
Впрочем, в целом таковых было не шибко много. А человек шесть-семь даже уже и прибежали обратно, спасаясь от «отцова» пригляда и жениной тяжелой руки. И рассказывая хохочущим над ними соотечественникам, что у русских-де бабы сами мужиков бьют, когда те им поперек натуры становятся…
Большая же часть поляков, а также немцев и литовцев из тех сорока пяти тысяч, что попали в плен, покамест держались своей веры и ожидали, когда же их король окончательно расплатится с царем и они согласно договору смогут отправиться по домам… Ну или переселиться куда в другое место огромной Руси, кое сами выберут. Потап сказывал, что и таких уже среди пленных оказалось немало…
— Ну сказывайте, о чем спор, — велел Аким, когда они, войдя в избу и раздевшись, уселись за стол, на котором стоял самовар с горячим сбитнем.
— Вот пан Микушкин, пан государев розмысл, требует, чтобы мы делали работы, кои планами строительства никак не предусмотрены.
Аким развернулся к Потапу.
— Да, — упрямо набычив голову, кивнул тот, — требую. Потому как ежели по энтим самым планам все творить, летом, по малой воде, по каналу суда ходить не смогут.
— Почему это? — удивился Аким.
Проект канала составляли опытные голландские инженеры, кои считались лучшими строителями каналов в мире. Сейчас, на зиму, когда работы на канале были приостановлены и работники занимались только заготовкой материалов — камня, леса и остального, голландцы перебрались в Великий Новгород, где имелась обширная Немецкая слобода, а Потап остался, так сказать, на хозяйстве. Где, поди ты, решил посвоевольничать.
— Да потому, — огрызнулся Потап. — Потому как тут у нас не ихние Соединенные провинции. Был я там, видел… У них-то страна будто стол ровная. Да и почитай треть ея ниже моря лежит. Оне каналы не копают, а
— А ну, покажи чертеж, — распорядился Аким.
Потап встал, подошел к стоявшему в углу шкапу и распахнул заскрипевшие дверцы. Достав папку с чертежами, он разложил их на столе.
— Эвон гляди — вода отсель самотеком пойдет, и вот досюда все нормально будет. А вот тут перелом большой. И потому вот здеся, как паводок пройдет, глубина всего-то с поларшина будет. И вот отсель и досель по малой воде большей глубины — никак не получится. Хоть ты тресни!
Аким некоторое время молча рассматривал лежащие на столе чертежи. Он, конечно, в каналах разбирался не шибко, но чертежи читал умело. По всему выходило, что Потап прав.
— Касселю о сем баял?
Голландец Ян Кассель был главным руководителем стройки.
— Баял, — помрачнел Потап.
— И что он говорит? — поинтересовался Аким.
— Лается, — угрюмо отозвался Потап. — Говорит, что того, о чем я баю, быть не может. Что его чертеж верный и ничего более делать не надобно.
— Лается, значит… — задумчиво произнес Аким. — Ну-ну… а знаешь что, дай-ка мне чистый лист и перо.
Потап сходил до шкапа и принес оттуда чернильницу, песочницу, заточенное гусиное перо и чистый лист бумаги. Аким взял перо, пододвинул к себе лист и быстро написал что-то. Затем достал из мешочка на поясе свою личную печать, подышал на нее и приложил к листу. А потом насыпал из песочницы мелкого песку и промокнул чернила.
— Вот. — Он протянул Потапу лист. — Завтрева пошлешь гонца в Новгород к Касселю.
Потап принял лист, покосился на Акима и, решив, что, поскольку тот протянул ему письмо незапечатанным, следовательно, его можно прочитать, приник к листу взглядом. И спустя минуту расплылся в улыбке.
— Ну спасибо, Аким, ну благодарствую.
— Что там? — поинтересовался пан Гонсевский.
— А то, — злорадно сообщил ему Потап, — что ежели все окажется так, как я сказал, то все работы по исправлению будут производиться за счет выплат, что положены твоему Касселю. Вот так-то…
— Ну… не такой уж он и мой, — глубокомысленно заявил поляк.
И все сидящие за столом расхохотались.
