контроль над проливами станет жизненно необходимым, это, возможно, и будет иметь смысл, но сейчас-то зачем мне эта головная боль? Я эвон и Крым-то себе не беру, хотя по факту он уже практически мой. И никакие прозрачные намеки Вселенского патриарха о желательности вознесения православного креста над Святой Софией этой моей позиции не поколеблют. Да и вообще, я бы и со шведами не воевал. Ну и что, что они подняли торговые сборы и пошлины, практически перекрывшие мне торговлю по Западной Двине, — вполне обходимся Невой и Виндавским портом в вассальной Курляндии. Тем более что товаропоток из страны сейчас заметно сократился. Двухфунтовая банка тушенки стоит как пятая часть пуда зерна на Амстердамской бирже, а весит в три с половиной раза меньше. Фунтовая банка сгущенного молока весит почти в сорок раз меньше пуда зерна, а стоит как раз как он. А если вспомнить еще помаду, тушь и пудру, кои начали производить на паре моих новых мануфактур, то… Короче, обходимся.
Но ведь шведы не усидят! Все одно полезут. А вот этого я им спускать был не намерен. Новые, гораздо более дорогие товары и пришедшие на замену старым, традиционным продукты их более глубокой переработки — парусина, канаты, доски и брус — восстановили финансовый баланс в стране. Так что я смог не только спокойно продолжать строительство новых кремлевских дворцов и палат, но еще и, как уже упоминалось, запустил довольно затратный дорожный проект, а также учредил пару новых университетов и такое же число Славяно-греко-латинских академий. В шести европейских университетах — Кембриджском, Сорбонском, Болонском, Лейденском, Тулузском и одном из самых старейших — Салернском уже занимали кафедры одиннадцать русских профессоров, коих я в прошлом году попросил вернуться на родину и помочь с организацией Минского и Казанского университетов, а также Киевской и Астраханской Славяно-греко- латинских академий. Я собирался и далее организовывать их попарно, провоцируя конкуренцию. Господа профессора вернулись, притянув с собой еще с пару десятков своих коллег и учеников, по большей части молодых, потому они все скопом обошлись мне дешевле одного Бэкона… ну то есть той суммы, каковую он положил себе, как ректору вновь образованного университета. Впрочем, на старину Фрэнсиса мне было грех жаловаться. Из того миллиона, что ему был выделен, он потратил сущие пустяки, а оставшуюся сумму после смерти завещал как раз своему университету. И того, что от нее осталось, должно было хватить университету еще лет на десять…
Карета въехала во двор новых палат. Старые, выстроенные еще для Грозного, я использовал как офис, а новые были построены как раз перед самым переездом моим и моей семьи из Кремля. Хоть и из дерева, но уже по новым стандартам — с большими окнами с двойным остеклением, с душевыми и туалетами.
— И что, так и не примешь? — поддел меня Ванька.
Я усмехнулся.
— Ну почему же, послов — приму, и денег дам, и людишек, что приедут учиться в университеты, академии и семинарии, тоже на казенный кошт возьму. Но вот под свою руку — нет.
— А что так?
— Воевать с османами неохота.
Ванька удивленно покачал головой. Ну да, в его возрасте война — доблесть, воевать представляется необходимым. Повергать врагов. Раздвигать пределы государства. Водружать свой флаг над поверженными вражескими крепостями и городами. А я всегда видел свою задачу в том, чтобы беречь народец. И если уж воевать — то скоро и победоносно, а не долго, тяжело и кроваво. А с османами иначе и не выйдет. Так что чур меня… У меня и так все нормально. Эвон в стране уже почти двадцать миллионов душ живет. Россия, пожалуй, самое большое европейское государство ноне. Во Франции миллионов девятнадцать будет, а у немцев, кои ранее самыми многочисленными в Европе были, после почти тридцатилетней войны и вообще миллионов девять-десять осталось максимум. Ну да что ты хочешь — гражданская война, а потом еще и война со всем светом подряд. Нам, тем русским, кто жил в начале двадцать первого века, про то очень хорошо ведомо. В Испании и того меньше — семь. А остальных и считать нечего…
Причем доля русских (ну тех, кто уже считал себя таковыми) в этом моем населении подавляющая — миллионов шестнадцать-семнадцать. Но я был уверен, что еще пара-тройка поколений, то есть лет шестьдесят-восемьдесят, и все, кто ныне живут в России, как жившие здесь испокон веку, так и те, кто только приехал сюда, как тот почти миллион немцев, что убежали от своей бесконечной войны, — будут единый народом. Моя политика расселения, из этого времени кажущаяся некой блажью, должна была привести к тому, что никаких особенных различий между русским, десятки поколений предков которого жили где-нибудь под Тверью или Великим Устюгом, русским, чьи предки испокон веку жили в Астрахани, и русским, чьи дед с бабкой бежали в Россию из-под Штеттина, Эрфурта или Познани, никто, даже они сами, не будут видеть… И будет их к тому моменту уже не семнадцать миллионов, а все пятьдесят, а то и семьдесят. Вот тогда можно будет и подумать о присоединении тех же Молдавии и так далее… А пока — людишек надо копить, копить, а не губить в войнах… ну коль будет возможность их избежать.
— А чего тогда снова армию разворачиваешь? — поинтересовался Ванька, выбираясь из остановившейся у крыльца кареты.
Я хитро прищурился:
— А сам-то как думаешь?
Ванька расплылся в улыбке:
— Так чего тут думать — супротив свеев.
Да уж, шведы остались почитай единственной головной болью из той черной полосы, коя навалилась на страну после московского пожара. С остальным, дал бог, справились. С англичанами — замирившись с Кромвелем, с голландцами напряжение спало вследствие того, что у них начались шибкие напряги с англичанами и они испугались иметь против себя не одного, а
— Да, но не только, — кивнул я.
— А против кого еще? — удивился сын.
Ох, блин, какой же он еще сопливый…
— Просто… дворяне должны служить, понимаешь, сын? — Я приобнял его за плечи. — А то какие же они дворяне? И быть готовыми в любую секунду своей грудью закрыть от любого ворога свою страну.
Ванька приостановился и, серьезно взглянув на меня, спросил:
— Как ты тогда… ну во время первой битвы с Густавом Адольфом?
Я резко затормозил.
— А ты откуда это знаешь? Я ж… Вот дьявол! — Я покачал головой.
О том случае, когда я рванул останавливать бегущих стрельцов и получил пару пуль в кирасу, рассказывать кому бы то ни было я запретил напрочь. По дурости ведь все случилось-то… Да и не хватало еще Машку волновать. Она как раз тогда на сносях была. Ваньку донашивала. И вот, как выяснилось, сия история не только не исчезла в тумане лет, но вполне себе живет да здравствует.
— Нам про это капрал еще в первый же день службы рассказал, — усмехаясь, пояснил Ванька. — После того как мы три версты отрысили. Гордитесь, мол — не землю носом ковыряете, а в российской армии служите. В коей все — от рядового стрельца до самого царя, в едином строю, плечом к плечу Родину защищают. И свою пулю не боятся грудью принять…
Я усмехнулся. Что ж, если так — то пускай…
— Ванечка! — Машка встретила сына, обняв его за плечи и влепившись головой в его грудь.
Она была ему как раз по подбородок. Моему чуду исполнилось уже тридцать девять, и она была все
