его же черной запекшейся кровью одно только слово. И это слово было: «ГРОН».
Толла осторожно обработала края культи соком чистотела и начала бинтовать руку. Грон молча сидел рядом. С того момента, как перед рассветом со скрипом распахнулась дверь их каземата и на пороге появился Грон, прошли уже два дня и ночь. Тогда, не успела распахнувшаяся дверь с глухим звуком удариться о стену, Толла вскочила и бросилась к мужу, а он, торопливо обняв, тут же отстранил ее и шагнул к сыну. Югор тоже проснулся и сел на соломе, блестя глазенками и нахохлившись как воробышек. Грон протянул к нему руки, и мальчик осторожно, будто не веря, что отец пришел, коснулся его ладони левой ручкой, а потом вскочил и приник к Грону. Лигея же испуганно вскочила, кинулась к матери и судорожно вцепилась ручками в ее ногу. Грон погладил сына по голове и прошептал:
– Все, мальчик, я уже здесь.
Может быть, виноваты были эти минуты, а может, что-то еще, но Толла как-то отстранилась от Грона и на протяжении всей дороги держалась несколько в стороне от него – рядом с тем бойцом, который нес Лигею. Югора Грон нес сам. Детский организм – странная вещь. То от маленькой болячки ребенка всего перекорежит, а у Югора была такая рана, которая и здорового воина может свалить на несколько дней, и хоть бы хны. Даже не жалуется, что больно. Только на привале удивленно рассматривает забинтованную культю и осторожно трогает ее здоровой ручкой, лишь чуть морщась. Он вполне мог бы идти сам, если бы детские ножки могли обеспечить требуемый темп. Сегодня утром они разделились, и Эдон с частью бойцов покинул их, неся Лигею на загривке. Перед самым расставанием Толла обняла дочку и отошла в сторону, глотая слезы и не поворачиваясь к Грону. Девочка же будто понимала, что слезы сейчас лишние, все равно ничего не изменить, и потому, привычно устроившись на спине Эдона, помахала матери ладошкой и сказала:
– Не плачь, мама, ведь папа с тобой.
Услышав эти слова, Толла резко отвернулась и быстро провела рукой по глазам. Грон погладил дочку по голове и поцеловал в лобик, потом шагнул назад и махнул рукой. Эдон еще мгновение помедлил, глядя на Грона, а потом мотнул головой, и его команда с места перешла на бег.
После того что случилось с Югором, не могло быть и речи, что он, как намечалось раньше, поедет один, без кого-то из родителей. Но ребенок с отрубленной кистью был слишком заметной целью. Поэтому Грон решил совершить отвлекающий маневр. Он рассчитал, что у них пока было время, где-то около четверти. Смерть иерарха такого ранга, как Хранитель Власти, не могла остаться нерасследованной, и, чтобы не уничтожать следов, которые могут пролить свет на обстоятельства смерти, жизнь Ордена в месте трагедии на несколько дней замирала. Хотя, конечно, все, что жрецы могли предпринять без помощи Ордена, было, без сомнения, уже сделано. И в ближние порты уже послали гонцов с описанием беглецов. Но для Лигеи это было не страшно. Она ехала одна и в чисто мужской компании. Однако скоро заработают Места власти, и во все концы империи полетят указания искать женщину с двумя детьми, а главное – мальчика с отрубленной кистью, ибо вряд ли в Ордене будут настолько тупы, что не предположат возможность разделения. Вот почему Грон с той командой, которая по прежнему плану должна была отходить на северо-запад вместе с Югором, собирался устроить большой тарарам именно в том направлении, грубо прорываясь сквозь заставы и засвечиваясь где только можно. Чтобы, как только Орден придет в движение, все его усилия были сосредоточены лишь в том направлении. Если им повезет и они выживут в этой сумасшедшей авантюре, то Эдон, который должен был первым достигнуть Корпуса, имел устный приказ от Грона через две луны подобрать их униремы на побережье между горгосскими портами Сдран и Дганк. Сигналом должны стать два больших костра в сорока шагах друг от друга и человек, махающий факелом между ними.
Все уже было решено, но Грон пока не мог решиться рассказать об этом Толле. А еще он мучился мыслью о том, что слишком затянул с подготовкой. Если бы он покинул столицу на один день раньше! Грон поднял голову и наткнулся на горький взгляд Толлы. Заметив, что он смотрит на нее, она быстро отвела глаза Грон вздохнул. Толла имела полное право на то, чтобы презирать его. Когда-то он сказал, что придет за ними… и опоздал. Он поднялся и протянул руки к сыну:
– Пора.
Все поднялись на ноги, и спустя несколько минут поредевшая колонна уже бегом двигалась через лес. Сегодня к вечеру они должны были догнать труппу Самоя, после чего их пути должны были разойтись.
К вечеру они вышли к знакомой поляне, на которой был их последний перед столицей привал. Фургоны Самоя были уже там. Увидев Грона, он привычно побледнел и бросился навстречу, униженно кланяясь:
– Господин, мы не смогли прибыть вчера, надсмотрщик…
– Перестань, – отмахнулся Грон, – как видишь, мы только подошли. – Он перевел дух и спросил: – Ужин готов?
Самой захлопал глазами, пару раз разинул рот и утвердительно кивнул. Грон снял Югора с плеч, посадил на облучок фургона и устало обернулся к бойцам:
– Всем ужинать и спать, – и жестом приказал бойцу принести миски для него с сыном. Все это время он кормил его сам.
После ужина Грон подошел к Толле, безучастно сидевшей в стороне, и, неловко потоптавшись, произнес:
– Прости, мне надо с тобой поговорить.
Она подняла на него полные боли глаза и, молча поднявшись, пошла за ним. Отойдя в сторону, они еще некоторое время подавленно молчали, потом Грон тяжело вздохнул:
– Прости меня. Прости за то, что я не успел.
– Ты?! – Толла повернулась к нему и обожгла его взглядом своих удивительных глаз. – За что ты просишь прощения, любимый? За то, что я, Я, не смогла сохранить тебе сына?! – Она застонала и обхватила голову руками. – Это все моя гордость. Если бы я знала, если б я только знала…
Грон, ошеломленный такой реакцией, осторожно обнял ее за плечи, и Толла, прижавшись к нему, горько разрыдалась. Грон прижимал к груди ее голову и чувствовал, как у него внутри будто распускается какой-то тугой комок, узел, клубок щупалец, которые терзали его все это время. Он нежно погладил жену по голове и повернул к себе ее заплаканное лицо:
– Не надо, малыш, не вини себя. Всему, что происходит с вами, есть иные виновники. И я клянусь тебе, они ответят за все. – Он поцеловал ее в заплаканные глаза и улыбнулся, потом посерьезнел: – А сейчас послушай. Мне нужно кое-что тебе рассказать.
Толла выпрямилась и утерла слезы. Грон помедлил, не зная, как начать, потом решил рубить сплеча:
– Завтра я вас покину.
Толла широко распахнула глаза. Грон продолжил виноватым тоном:
– Пойми, Югор сейчас слишком заметная фигура. Если его будут искать, то вас задержат на первой же заставе. Нужно сделать так, чтобы его искали не там, где будете вы.
Толла неверяще смотрела на него. Грон, извиняясь, пожал плечами:
– Так надо. Прости.
Толла вдруг приникла к нему и горячо зашептала:
– Нет, ты не погибнешь, я знаю. Ты должен остаться в живых. Ты нужен нам, ты нужен всем в этом мире.
Грон прижал ее к себе. Если бы она знала, как была права, и все же… Только теперь он понял, что готов послать к дьяволу жизни миллионов людей в настоящем и будущем, пусть этот мир сам выпутывается как может, ради того чтобы выжили его жена, сын и дочь. Толла вдруг оторвалась от него, оглянулась на костер, горящий между фургонами, и, вскочив на ноги, повлекла его за собой. Они отбежали чуть дальше в лес и начали с какой-то неистовой страстью раздевать друг друга. И когда наконец они слились, то почти мгновенно достигли пика. До фургонов все-таки было слишком близко, поэтому Толла, сотрясаясь всем телом от охвативших ее сладостных судорог, вывернула голову и, захватив зубами землю, сдавленно застонала. Спустя несколько мгновений они уже лежали рядом обессиленные и ошеломленные тем, с какой скоростью и силой все произошло. Толла повернулась на бок и положила голову Грону на грудь, прошептав уже как-то успокоенно, будто в момент страсти ее богиня-солнце открыла ей что-то свое, какое-то скрытое, тайное знание:
– Нет, ты не покинешь меня, муж мой, не оставишь одну на этой земле. Теперь я знаю это точно.
Она улыбнулась, потянулась к нему губами и поцеловала так, как умела только она, и Грон
