И зелень, и голубизна, и тепло солнца исчезают, как будто мир опустел. Неизбежные красный цвет и холод возвращаются. Жестокий удар по ребрам перебивает мое дыхание.
—
23
В ЛАПАХ МАНДЖАФОКО[68]
Лицо человека, который склонился надо мной, красное от гнева. Усы — как неухоженные кустарники, слюнявый рот. Он похож на Полифема или на Манджафоко, страшного кукольника из сказки о Пиноккио.
Еще один удар, сильнее, чем предыдущий. На этот раз в живот.
Он вызывает у меня приступ тошноты.
— Поднимайся, я тебе говорю! — рычит страшилище на ломаном итальянском.
— Слушай, козёл, как он может встать? Ты что, не видишь, что он связан?
Злая улыбка бородатого гиганта замирает, от удивления он открывает рот.
— КТО ЭТО СКАЗАЛ? КТО ОСМЕЛИЛСЯ СКАЗАТЬ ЭТО?
Никто не отвечает.
Гигант поворачивает меня на бок ногой, потом делает то же самое с герцогом, который по-прежнему лежит с закрытыми глазами, как будто хочет убедить самого себя в том, что ничего не изменилось, и если он откроет глаза, то снова окажется в своих неприлично роскошных и теплых по нынешним временам комнатах дворца в Урбино.
Это сказал Гвидо Греппи. Я вижу, как он с вызовом смотрит на приближающегося к нему орка.
Странно, что именно он возмутился. По сравнению с другими швейцарскими гвардейцами мне он казался довольно робким. Из тех, для кого служба в армии — это работа, а не геройство.
Бородатый человек одет в черную спецовку из плотного материала, со странными утолщениями, которые кажутся сначала какими-то набивками. Но на самом деле это мускулы. Я понимаю это, глядя на то, как он наклоняется, сгребает Греппи в охапку и размеренным движением швыряет его так, что тот ударяется о металлическую стену. Звук удара ужасен: грохот, треск ломающихся костей.
С той же легкостью гигант поднимает из чехла нож — такой же гигантский боуи длиной в тридцать сантиметров, — перерезает капралу горло и пилит дальше, до тех пор, пока голова не падает на пол.
Он поднимает ее за волосы, показывая всем.
Кровь Греппи капает на мое обнаженное тело.
Теплые капли, соприкасаясь с кожей, кажутся почти кипятком.
— ЕЩЕ КТО-НИБУДЬ ХОЧЕТ ПОГОВОРИТЬ?
Ему отвечает взволнованный голос Дюрана:
— Ты только что убил солдата Церкви! Ты держишь в плену посланцев Ватикана! Ты вообще понимаешь, что это значит?
Гигант раскрывает рот от удивления:
— Что за фигню ты несешь?
— Я говорю, что ты убил солдата Церкви!
— Какой церкви?
— Римской! Единственной, католической и вселенской! Ты сейчас зарезал одного из ее солдат! А человек, которого ты бил ногами, это священник!
Я жду, что этот орк сейчас обрушит свой гнев на капитана. Однако при этих словах он роняет окровавленный нож, поворачивается к трупу Греппи и комичным движением пытается приставить голову обратно к телу. При этом он что-то бормочет себе в бороду. Что-то, звучащее похоже на «
Впрочем, когда он поворачивается, в его глазах нет и следа раскаяния.
Глаза его полны безумия.
— Господа, вы должны простить мне эту ошибку. Мне, честное слово, очень жаль. Меня ввел в заблуждение этот гнусный человек. Он сказал мне, что вы бандиты. Не то, чтобы я доверял его словам, после того, что увидел… Совокупляться с мертвыми — это самая большая мерзость… Не считая ереси, конечно.
Здесь Дюран делает ход.
— Ересь? Поговори о ересях с отцом Дэниэлсом. Он глава Святой Инквизиции!
Гигант раздувает ноздри, как будто пытается учуять по запаху, кто здесь священник.
— Отец Дэниэлс? Отец Дэниэлс? Где он?
— Тот, кого ты бил ногами.
Гигант смущенно поворачивается к мне. Наклоняет голову набок, чтобы заглянуть мне в лицо.
— Ты и правда инквизитор?
Взгляд капитана Дюрана не оставляет мне выбора.
— Да, — выдыхаю я, прикрывая глаза.
Гигант хлопает в ладоши:
— Фантастика! Фантастика!
Он поднимает с земли свой кинжал. Наклоняется надо мной. Лезвие сверкает в нескольких сантиметрах от моего лица.
— Простите меня, святой отец. Простите мне мою ошибку.
Он разрезает веревку, которая связывает мне руки. Потом освобождает ноги. Потом помогает мне подняться.
Я почти падаю: мои ноги онемели. Но он поддерживает меня.
— Вы замерзли? Подождите, я отдам вам вашу одежду. Наверное, вот она. Или эта?
Он роется в куче вещей. Я помогаю ему, отыскивая то, что в этом слабом свете кажется моей одеждой. Тем временем он продолжает бормотать что-то неразборчивое.
— Теперь освободи их, — говорю я ему.
— Конечно. Сейчас же, отец Дэниэлс. Вы американец, да?
— Я был им.
— Американец… Американец… «
— Вы американец?
Он протягивает мне руку.
Я не пожимаю ее. Она запятнана кровью несчастного Греппи.
Он понимает это. Молча убирает руку.
— Да. Я американец. Меня зовут Дэвид Готшальк. Может быть, вы слышали мое имя…
— Мне жаль, но нет. Не думаю…
— Я был человеком искусства. Сейчас я служитель Господа.
— Какого искусства? — спрашивает Дюран, массируя запястья.
Готшальк его полностью игнорирует.
Он освобождает пленников.
Когда бородач собирается освободить и герцога, я останавливаю его, положив руку ему на плечо. Оно твердое, как мрамор.
— Нет. Этого не надо.
— Совершенно верно. Этого не надо, — соглашается он, пиная калеку ногой под зад.
— Ты — полное разочарование. Ты понял, придурок? Полное разочарование! Пустая трата времени!
Он приподнимает герцога с земли, держа его за горло до тех пор, пока глаза несчастного не оказываются на одном уровне с его. Герцог корчится, задыхается, выпучив глаза.
