Корни небес

человек?

Его взгляд тем временем стал хитрым, ироничным.

— Я знаю, о чем ты думаешь. Ты спрашиваешь себя, что я за отец, да? Я любящий отец. Я качал детей на коленях. Я обучил их всему тому, что умею. Я люблю всех троих. Но я глава этого общества и должен думать о его благе. Его благо — это Патрицио. Именно он должен победить. Он психопат, садист, но он умеет управлять. Он будет вам хорошим правителем.

Видя, что я молчу, он начал злиться.

— Так что, священник? Что с тобой? Тебе не нравится, что мы не делаем того, для чего ты пришел? Что мы не делаем все как надо? Покаяние, исповедь, святой елей…

— Я не знаю, зачем, в таком случае, вы меня позвали.

— Я же сказал тебе: момент слабости. Так или иначе, сейчас ты здесь, оглянись вокруг — тут есть чему поучиться.

Его голос становился все более отрывистым.

На полу стояла бутылка. Я поднял ее, но старик раздраженно замахал рукой:

— Поставь обратно. Она мне не нужна. Лучше выслушай меня, у меня мало времени. Ты умный парень. Оглядись вокруг. Тебя не удивляет то, что самый влиятельный человек нашего времени лежит здесь, в этой конуре?

— Да, удивляет.

— У тебя есть ответ?

— Нет.

— Тогда я тебе скажу. Это будет моим склепом. Когда я умру, они запечатают вход и положат сверху могильную плиту. Я первый глава сообщества, который умирает в подземелье. Вот мне и пришла в голову эта чудесная мысль. Как Папы в Ватикане, что скажешь? На самом деле же неизвестно, в этом месте столько святости, что немножко, может быть, и на меня попадет? Что скажешь, священник? Неплохая шутка, а? Кардинал Альбани, номер один в Церкви, прибывает в Рай, а там кто его ждет? Этот сукин сын Алессандро Мори! Прекрасно, да?

Его рука наконец отпустила мое запястье, и я снова положил ее на кровать.

Когда он заговорил вновь, его голос стал более серьезным:

— Мы ведь не знаем, что нас ждет после смерти. Может быть, вообще ничего, а? Может быть, все то, что вы, священники, рассказывали нам две тысячи лет, — это просто хрень собачья, сказка для детей…

— А вы надеетесь, что там что?

После долгой паузы Мори ответил:

— Я надеюсь, что там что-нибудь есть. Все, что угодно. Это все же лучше, чем ничего… Давай, доставай елей, надевай епитрахиль и делай то, что должен. А хотя ладно, не трать на меня елей! Не стоит. Это ведь всего лишь символический жест, правда?

— Вы здесь главный. У нас найдется для вас несколько капель елея.

— Ну тогда давай, доставай его. Поставь мне визу на вход в Царствие Небесное…

Неужели Мори действительно сейчас на небесах? И он действительно стоит на пороге Рая со своей наглой улыбкой?

Это кажется жестокой насмешкой. Я, хоть и верю в милосердного Бога, все же с трудом могу представить этого убийцу в Царствии Небесном, рядом со своими жертвами. Как только он испустил последний вздох, его вынесли наружу. Никаких монументальных гробниц. Ничего, кроме анонимной ямы в Перегное, рядом с изувеченными телами его жертв.

Я догоняю Буна в коридоре, который ведет к храму, солдат хромает, держась за стену.

— Карл! — зову я его.

Он оборачивается.

— Я могу с тобой поговорить?

Он пожимает плечами.

Мы входим в большую пустую комнату. В этот раз я захватил с собой зажженную газовую лампу «Колеман».

— О, знаменитый свет евангелия! — ухмыляется Бун. — Вы — свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под модием…[79]

— Ты знаешь Евангелие…

— Я же вам говорил, святой отец. Я был семинаристом.

— Ты говорил столько всего. А еще ты лгун.

— Я лгал… А кстати, отец Дэниэлс, вы не скажете мне, что такое «модий»?

— Это сосуд для измерения зерна. А еще мера объема.

— А-а…

Он садится на пол. Я тоже.

— Я хотел бы поговорить с тобой о том, что ты нам рассказал, — начинаю я.

— Зачем? Разве вы их не слышали? Это всего лишь старческий бред.

— Только один из них смеялся над тобой.

— Но и все остальные, кажется, не слишком заинтересовались.

— А вот я — очень. И хотел бы, например, услышать то, о чем ты еще не рассказал. Потому что было же продолжение, правда? Там было больше, на этой стене.

Бун молчит некоторое время.

Потом поднимает взгляд кверху.

Улыбается:

— И тогда Господь установит мир между своими детьми, между одним народом и другим, и они не будут больше разделены друг от друга. И дух его вознесется от вод и подарит им новую жизнь, и правой рукой разделит облака, и свет Господа сойдет на Землю. Раны исцелятся, бесплодное станет плодоносящим, дерево, которое не давало плодов, пустит ростки. И мир Господа воцарится на Земле на многие века.

— Это было там написано?

— Да.

— И больше ничего?

Бун делает раздраженный жест. Нервное движение рукой.

— Да. Там было написано ваше имя: отец Джон Дэниэлс. А еще ваш номер социального страхования.

— Шутишь?

— Естественно.

— Так там не было ничего больше?

— Пара фраз.

— Ты не хочешь мне их сказать?

Бун качает головой.

Я настаиваю.

В конце концов он сдается и произносит:

— В городе евангелиста Марка, в мертвом лесу, все придет к своему концу и начнется сначала. Будут новые небеса и новая земля. Там будут воздвигнуты ворота мира между Господом и Человеком, крест грешникам, спасение чистым. Не это, но уже следующее поколение увидит чудеса Божьей руки. Смерть и болезни исчезнут навсегда. В тот славный и страшный день живые и мертвые будут идти рядом, люди прошлого — с людьми будущего. И новый Завет вознесется над морем, до краев пространств и времен.

Бун умолкает.

— Теперь все? — спрашиваю я.

— Да. Разве недостаточно?