— Ну, чем? И кашей, и супом, и компотом, и какао дают.
— Какаву? — изумился мужик. — В детдоме — какаву?! В детдоме!
— А что?
— Заливаешь, парень! Коли б какавом кормили — не поехали бы в лес за дровами, — деликатно не согласился заключенный, присевший на корточки к огню, обутый в новые валенки, подпоясанный ремнем без пряжки.
— Да мы дрова возим не себе, — отозвался Толя, не понимая, почему ремень без пряжки.
— А кому же?
— Ну кому, кому?.. Надо одно дело провернуть…
К огню сунулся узконосый такой и узкоглазый парень небольшого роста, сильнее всех обмороженный, запаршивевший, в издырявленной от огня одежонке, и полюбопытствовал — с ними ли живут девчонки?
— С нами. А с кем же им жить?
Узкие глаза человечка замаслились, сделались еще уже, и он сунулся чуть ли не в самый костер:
— Спите вместе? Фити-мити, а?
— Вместе? Почему вместе? Мы в отдельных комнатах. Аркашка с Наташкой у нас. Они брат и сестра… — Внезапно Толя вспомнил, как приходила ночью Зинка в четвертую комнату, как она прихватывала рубашку на груди. Парнишку обожгло стыдом, и он поспешно приподнялся с чурбака: — Да вы что? Мы ж как родные! Мы ж…
— Ушейся! — рыкнул на узконосого парня колобок в бушлате и бросил в снег окурок.
Катнулся узконосый вверх тормашками, показав изожженные подошвы валенок с торчавшими из запятников сенными стельками.
— Я пошутил, — отбежав в сторону и торопливо домусливая цигарку, заныл узконосый.
— Ушейся! — многообещающе поднялся от костра человек с ремнем без пряжки, которого все у огня почтительно именовали Бугром.
Узконосый знал, видно, что с Бугром шутки плохи, отскочил еще дальше, подметая снег стельками, и больше не подавал голоса и не показывался скрылся за баржей.
Но разговор уже разладился. Да и Женька с Мишкой махали с дороги.
— Я пойду, дяденьки. До свидания.
— Лучше прощай, дорогой, — мрачно, с далеко упрятанной горечью сказал Бугор, надевая рукавицы.
— Держи хвост дудкой, — посоветовал Толе колобок с выбитыми передними зубами, с курносым, когда-то, должно быть, озорным лицом.
Трудно стало дышать Толе, заложило грудь, но его тормошили, ободряли:
— Легкого возу!
— Учись как следует!..
— Дай Бог здоровья! — пробасил мужик в деревенском полушубке и пощупал грузной ладонью Толю за шапку. — Дай Бог здоровья, — глуше повторил он, отвернулся и пошел от костра, подобранный, подпоясанный, даже здесь выглядевший хозяйственным, степенным, с какой-то большой, но огрузшей спиною.
С дороги ребята обернулись. За баржей толклись люди, махая руками. Толя догадался — бьют узконосого.
— За что это они его?
— За дело. — Толя больше не оглядывался.
Под шорох нарты и под скрип снега он задумался. Все чаще и чаще Толя задумывался, и жить ему от этого делалось трудней.
Еще давно-давно видел он первый раз в жизни пароход. Из трубы его валил и расползался широко над водою дым, а по бортам висели красивые круги с буквами. По бокам парохода бушевал грозной силы огонь. Возле деревни пароход выбросил облачко пара и так загудел, что голос его разнесся по всем горам и долам. Поприветствовав деревню, дома, ребятишек на берегу, распутав коров, овец и коней на выгоне, переполошив стрижей над рекою и загнав собак во дворы, пароход промчался дальше, унося в подкрылках жутко ухающий огонь.
Когда везли на Север, Толя увидел круги на бортах и узнал, что они называются спасательными, а под пароходом вовсе не огонь — это вертятся колеса с ярко-красными плицами. Не хотел Толя верить лишь одному, что это тот самый пароход с добродушным названием «Дедушка», который проходил, да что там проходил — пролетал мимо деревни как сказочная птица.
В Краесветске, городе леса и пароходов, Толя облазил не одно судно. На тросах буксиров сушились рубахи и подштанники, на кормах сложены поленницы дров, на мачтах ветром болтает стерлядей и осетров — вялится рыба. Из кают пароходов щами и жженым луком пахнет. На одном пароходе он видел даже самовар с трубой и подле него самую обыкновенную, тушилку для углей.
И разочарование охватило Толю после того, как он дошел своим умом, что люди здесь тоже живут и работают, как на заводе.
Он сделал непростое открытие, что всяк человек на своем месте выполняет работу и оттого получается хлеб, соль, мясо, рубахи, ботинки, штаны, кепки, пальто и даже тетрадки, карандаши и учебники, и даже города, и все в городах, и все на этом свете сделано человеческими руками, рожденными для работы.
А он-то думал…
Толя с радостью стал отаптывать лиственницу — работа помогала избавиться от докучливых мыслей.
В этот вечер Толя, Мишка и Женька приволокли семь кряжей. А в следующий — восемь. Штабелек ребячий рос. Думали еще дня три повозить дрова и сдать завхозу театра первую партию своей законной продукции. Но на четвертый вечер появился Попик-бес и принялся искушать:
— Вахлаки! Волосатики! — обзывался он. — Сколько дров кругом, а они горбатят. — Попик ретиво принялся перекатывать лиственные кряжи из принятого уже к распиловке большого штабеля к унылой грудке бревешек, натасканных детдомовцами. — Так вам до гроба хватит! А тут раз — и готово! Что нам стоит дом построить — только печку заложить! — балагурил Попик.
Ребята сначала робели, а потом, махнув на все рукой, стали помогать Попику. «А что, если попадемся?» — Толя оттащил нарту в сторону и поймал весело работающего Попика за рукав.
— Ты зачем сюда пришел? Кто тебя просил?
— Хэ, ухарь какой! Год возить будете, и год твои бедные дети кантоваться у нас будут, да? А мама их за решеткой страдать, да?
Мишка и Женька перестали работать, вслушиваются.
— Тебе какое дело?
— Денежки все тырили, а? Все? — наступал Попик. — Прожирали и пропивали все? Все? Говори!
— Ну, все.
— Тогда чего ты один в патриоты прешь? Я тоже, блин, патриёт! И такого, как ты, командира, я знать забыл! — С этими словами Попик подхватил бревешко, катанул его и вытаращил глаза свои белые на Мишку и Женьку: Чего ждете? По щучьему веленью — ждете?! Ух, блин, народец! Каша в роте мерзнет!..
Были в Попике неотразимая привязчивость и натиск. Если он что затевал — устоять перед его напором невозможно было. Мишка с Женькой резво покатили бревешки, а Толе Попик сказал:
— Зырь! Если что — свистнешь! — и этим самым как будто его тоже вовлек в совместную работу.
Управились. Накатали штабель кряжей. Попик сбегал за завхозом. Тот явился с блескучим стальным метром-рулеткой и спросил:
— Где ваши дрова, молодые люди?
— Вот эти! — пнул серым валенком Попик в темный, напряженно сгрудившийся штабель.
— Значит, эти? — молвил загадочно завхоз и обежал штабель кругом. Фетровые бурки на нем музыкально поскрипывали. — Значит, эти? — повторил он и сдвинул на затылок шапку-пирог.
«Ну эти, эти, чего волынишь? Принимай!» — томились парни. «Ох, попадемся! — у Толи потную спину пробрало холодом. — Чего мы натворили?! Ой, попадет нам!» — терзался он и перебирал от нетерпения
