частью изгнаны. С тех пор, рассеянные по земле, они продолжают творить свое черное дело. Однако, как считает Матюшевский, за легендой стоят реальные события. Пиры, по его мнению, вполне реальны и были искусственно выведены шумерскими жрецами. Расшифровка некоторых шумерских клинописных табличек прямо указывает на это. Согласно Матюшевскому, как таковых пиров имелось очень немного, всего несколько десятков. Главным их признаком, кроме неукротимой свирепости, являлось бессмертие. Пир – своего рода замкнутая система, отчасти повторяющая стадии развития насекомых: личинка, взрослое существо. Отсутствует только начальная стадия – яйцо. Кровь пиров, в отличие от человеческой, имеет жидкокристаллическую основу, что позволяет замедлять жизненные процессы на неопределенный срок. Однако время от времени пиру требуется подпитка, а таковой является именно обычная кровь. При укусе пира жертве на некоторое время передаются его свойства. Скажем, возможность длительное время существовать при ограниченном доступе воздуха. Физические возможности увеличиваются во много раз, и так далее. Однако человеку, ставшему вампиром, постоянно нужна свежая кровь, не обязательно человеческая, хотя бы животных, из-за содержащегося в ней железа – основного передатчика кислорода. Кроме того, вампиру нельзя находиться на солнце, поскольку под действием солнечных лучей кристаллическая структура крови мгновенно разрушается с выделением огромного количества тепла. Есть и некоторые другие факторы, представляющие для вампира опасность, например чеснок.
– Почему именно чеснок? – поинтересовался Джоник.
– Дело в том, что чеснок содержит мощный антикоагулянт – вещество, замедляющее свертывание крови. Для человека он полезен, для вампира, напротив, смертельный яд, поскольку препятствует усвоению крови жертвы.
– Весьма любопытно, – прокомментировал американец. – Из вашего рассказа вытекает, что вампиризм – явление отнюдь не сверхъестественное, а просто одна из многочисленных форм жизни.
– Я просто воспроизвел точку зрения Матюшевского.
– Однако тут же возникает целый ряд вопросов…
– Погодите, я еще не закончил рассказ. Если желаете слушать, могу продолжить. – И, получив согласие, Всесвятский вновь заговорил: – Конечно же, по прочтении статьи Матюшевского вопросы возникли и у меня. Почему именно для Балкан характерен вампиризм? Матюшевский утверждает, что в эпоху великого переселения народов некоторые племена, в частности авары, из глубин Азии перебрались в Восточную Европу. Пиры попали туда именно таким путем. Но непонятно, в каком качестве. То ли как объект почитания, то ли в качестве своего рода паразитов. На этот вопрос статья ответа не давала. И главное, ведь самостоятельно они передвигаться не могли, поскольку не выносят солнечного света. Значит, им кто-то помогал. Кто? Человек?! Но теплокровное существо в таком случае само бы стало жертвой пира. Возможно, речь идет о неком симбиозе?
Короче говоря, вопросов возникало множество, и я решил отправиться в Одессу и разыскать Матюшевского в надежде получить дополнительную информацию. Тем более до Петрограда добираться казалось значительно более сложным. Если бы я знал, какие меня ждут приключения, то вряд ли решился бы на подобный шаг, однако, как говорится, человек предполагает, а господь располагает. Я не учел, что ридна матерь Украина в одночасье стала самостийной. Однако независимость, как водится, началась с кровопролития. Центральная Рада не могла поделить власть с большевиками, на помощь Раде подоспели немцы и быстренько оккупировали страну. Казалось бы, где немцы – там порядок. Возможно, в крупных городах так и было. Не знаю, в Киев я не попал. Но в провинции дела обстояли несколько иначе. С фронтов вернулась масса народу, и все как один – с оружием. Под предлогом борьбы с оккупантами люди стали сбиваться в стихийно формируемые отряды, а проще говоря, банды. Помимо отрядов Махно существовали банды Ангела, Зеленого, Маруськи Никифоровой, Струка и даже батьки Цинципера. Их было множество, с самой разной политической ориентацией – от анархистов до монархистов, но всех объединяло одно – грабеж местного населения и проезжающих поездов. На беду, в одном из таких поездов оказался и я. На дворе лютовал холодом февраль восемнадцатого года. Поезд самым малым ходом тащился из Харькова на юг, предположительно в Николаев. Я ехал в одной из теплушек вместе с десятком мешочников – торговцев солью, двумя переодетыми офицерами и несколькими девицами из харьковского борделя. Недалеко от Гуляй-поля на эшелон напали махновцы. Нас всех выкинули из теплушки. Мешочников растрясли, офицеров тут же, у насыпи, расстреляли, девиц усадили на подводы…
Меня допрашивал предводитель отряда, красивый, с хищным лицом парень лет тридцати, в отлично сшитой гимнастерке, видневшейся из-под картинно распахнутого романовского полушубка, брюках галифе и хромовых сапожках. Атаман принял меня за священнослужителя. Видимо, его ввели в заблуждение длинные волосы и борода. Узнав, что я археолог, парень еще больше уверился в своих подозрениях. Видимо, первая часть слова «архе» автоматически делала меня причастным к духовному сословию. Сообщив о своей ненависти к «колокольным дворянам» и приказав молиться своим богам, он уже поднял «маузер», но судьба сделала очередной зигзаг. Мимо пробегал юнец в гимназической шинели с винтовкой, и атаман, опустив «маузер», поинтересовался у него: кто такие археологи? Узнав, что это «ученые, которые роются в земле», головорез подобрел и приказал мне устраиваться на подводе рядом с проститутками.
Как оказалось, командовал отрядом Николай Шевченко, бывший прапорщик военного времени, а ныне идейный анархист, сподвижник Нестора Махно. Нас повезли не в само Гуляйполе, а на расположенный неподалеку хутор. Места вокруг унылые, степные; однообразие нарушали курганы, на вершинах которых стояли древние изваяния, называемые в народе каменными бабами. Казалось, за тысячу лет ничего не изменилось в здешних краях: свист ветра, сухой бурьян, конные шайки… Скифов сменяли половцы и печенеги, печенегов – татары, татар – запорожцы и гайдамаки, гайдамаков – махновцы. Разбой у местных жителей был в крови.
На хуторе я пробыл примерно полтора месяца. Житье было вполне сносное, относились ко мне почтительно, кормили и поили – сколько влезет. Время от времени Шевченко вызывал к себе и заводил туманные речи «за мировую анархию и князя Кропоткина». Я охотно поддакивал головорезу в его рассуждениях, поскольку не желал получить пулю в живот. Анархическое устройство общества представлялось Шевченко следующим образом. Все вокруг равны, все братья и товарищи, все общее, включая баб. Но при этом он, Никола Шевченко, живет в богатой усадьбе, вроде помещичьей, имеет отличных лошадей, причем не чьих-то, а именно его, шевченковых. Красивых баб в усадьбе тоже много, но и их делить он ни с кем не собирается. «А если какая буза против менэ пойдет, выкатываю «максим» и крошу тварей».
Про тамошние нравы можно долго рассказывать, но это уводит от основной темы. Кончилось все тем, что в один прекрасный день, вернее, вечер Шевченко проиграл меня в карты другому головорезу, некоему батьке Максюте. Тот вообще не знал, что со мной делать, поскольку проблемами анархического устройства общества совершенно не интересовался. Максюте было лет пятьдесят, некогда он подвизался в качестве циркового борца в Одессе, где выступал под псевдонимом Дядя Пуд.
Вес он действительно имел преизрядный и по этой причине ездил не верхом, а в тачанке, на задней стенке которой было крупно выведено: «Хрен догонишь!» Максюта жил исключительно одним мгновением, совершенно не задумываясь, что случится завтра. На третий день нашего знакомства он сказал мне: «Слушай, дед, катись на легком катере к такой-то матери, куды глаза глядять, хучь назад к Шевченке. Коли ты шашку да винтарь в руках держать не могешь, на кой ты мне нужен».
И побрел я по широкой украинской степи, как поется в широко известной комсомольской песне. Намерения у меня оставались все те же – добраться до Одессы. Стоял конец марта. Казалось, совсем недавно степь покрывал неглубокий снег, а ныне все вокруг цвело и зеленело. В заплечном сидоре у меня лежали каравай пеклеванного хлеба, приличный шматок сала, кольцо домашней колбасы и десятка два картофелин. Все это добро вручил мне на прощание денщик Максюты добрейшей души человек Грач, которого Максюта величал квартирмейстером. Голод в ближайшее время мне не грозил. Кроме того, Грач дал мне мешочек, фунта на два, с крупной херсонской солью. Не было в те времена валюты тверже, чем соль, разве что самогон. Одно было плохо. Я толком не знал – в каком направлении идти. А попасть мне нужно было в Гуляйполе – на ближайшую железнодорожную станцию. Грач указал кнутовищем примерное направление и сообщил, что «до батьковой ставки верст двадцать с гаком». Однако я еще в самом начале пути подумал, что скорее всего Грач меня обманул и указал вовсе не туда, куда нужно, видно, опасаясь, что я могу навести на логово Максюты.
Вышел я утром, перекусил, когда солнце стояло прямо над головой, и опять зашагал по цветущей степи.
