но потребовал от него, чтобы тот подводил свои войска с юга к правому берегу Москвы-реки в районе села Коломенское. Мамай ответил согласием.
Так у великого воеводы родился план предстоящего генерального сражения — стать поперек Нагатинской дуги, уперевшись флангами в болотистые берега Москвы-реки и выдвинув по-наполеоновски пушки в первую линию. Мамай же должен был разделить свое войско и с частью казаков уйти, якобы стараясь обойти войско великого князя с тыла. Дело в том, что Нагатино соединялось наплавным мостом с левым берегом Москвы-реки. На сильно заболоченном левом берегу этот мост продолжался по суше, образуя так называемую Кузьмину Гать (впоследствии, через несколько сотен лет, на этом месте возникнет московский район Кузьминки). При этом хорошо продуманном и просчитанном плане великий воевода не опасался даже двойной игры Мамая, если таковая, паче чаяния, воспоследствует. Если братец Мамай вздумает не сдаваться, а действительно воевать, то наплавной мост можно разбить в два счета.
Не забыл Сашка и о главной своей цели — о Некомате. Дьяк Безуглый подготовил несколько десятков групп разведчиков-поисковиков, которые при приближении ордынского войска должны были обойти его и затаиться, наблюдая за всеми возможными путями отхода. У каждой группы был портрет Некомата и приказ пленить или уничтожить этого человека.
Сбор великокняжеского войска был назначен на тридцатое августа в Коломенском. Несколько дней великий князь, великий воевода, Боброк, Бренко и Микула Вельяминов в окружении свиты военачальников рангом поменьше, стоя на холме, приветствовали прибывающие войска. Прибывающие со своими дружинами удельные князья присоединялись к свите, а войска все шли и шли.
— Каковы молодцы, а? — восклицал Дмитрий, и все подхватывали вслед за ним: — Молодцы!
Сашка же на эти простодушные восклицания лишь устало ухмылялся. Кому, как не ему, было знать, сколько денег и труда вбухано в это войско. Действительно, стараниями Адаша и Микулы и дворянское конное, и крестьянское пешее ополчение было неплохо обучено, а заботами начальника воинского приказа боярина Федора Кобылы вполне достойно экипировано и вооружено. Если чья-то боеспособность и вызывала у Сашки сомнения, так это боеспособность княжеских дружин. Восемнадцать удельных князей пришли со своими дружинами, и это обстоятельство, как свидетельство личной преданности, радовало великого князя особенно.
Последним подоспело «благословение» преподобного Сергия. Когда колонна из пятидесяти полевых пушек проходила по главной улице села Коломенское, стоящие на холме обомлели от величественности этого зрелища. Во главе колонны ехали Ослябя и Пересвет; без доспехов, в черных монашеских схимах с нашитыми на них белыми крестами. Большинство из великокняжеской свиты видели пушки впервые.
— И вот эта самая повозка разит людей на большую даль? — с сомнением спросил князь Федор Ярославский у Боброка.
— Еще как разит, сам видел, — весело ответил ему тот. — Одна такая повозка в битве тысячи воинов стоит, а то и поболе.
— Иди ты… — не поверил Ярославский.
— Вот тебе и иди ты… — расхохотался Боброк.
Ослябя и Пересвет спешились, поднялись на холм, поклонились великому князю.
— Преподобный велел, великий князь, тебе свое благословение передать. — При этих словах Ослябя обернулся вполоборота и указал рукой на пушки.
Великий князь от полноты чувств не сдержался и, подойдя к монахам-воинам, обнял их и троекратно расцеловал. Поинтересовался:
— Почему без доспехов? Боярин Федор… — Дмитрий посмотрел через плечо, шаря глазами по толпе в поисках боярина Кобылы. — Боярин Федор, подбери-ка братьям доспех соответствующий.
— Слово Божье наш доспех, — сурово ответил Пересвет, а Ослябя, улыбаясь, пояснил: — До нас ни одна стрела не долетит, мы ведь воюем на расстоянии.
— А я думал вас в первую линию поставить, — улыбаясь ему в ответ, сказал великий воевода.
— Что ж, можно и в первую, — охотно согласился Ослябя. — Лишним шрамом на облезлой шкуре старого бойцового кобеля не запугаешь.
Бренко пошел вниз к пушкарям — указать место в лагере, где им расположиться. Великий же воевода с гордостью окинул взглядом раскинувшийся у подножия холма военный лагерь — плод его двухлетних забот и стараний. «Пожалуй, подполковнику Кубасову и не осилить такое, — мелькнула у него озорная мыслишка. — Теперь бы главную задачу решить — поймать эту сволочь Некомата».
Донесения о продвижении ордынского войска Сашка получал от своих разведчиков регулярно, правда, сегодня они что-то подзадержались. Все шло по заранее подготовленному плану. Сашка никому еще не говорил о плане битвы, кроме Адаша и Микулы, вместе с которыми он и был придуман. Сегодня вечером состоится военный совет. Вот там-то он его и объявит, хотя и не видит в том большого смысла. По- хорошему достаточно обсудить план с воеводами, которым предстоит его выполнять. Но большая политика и традиция требуют, чтобы на военном совете присутствовали и все князья, хотя в сражении их роль и полномочия, как правило, не поднимаются выше уровня обычного сотника.
Военный совет начался вечером в шатре великого воеводы. Кроме Дмитрия и Боброка Волынского присутствовали еще восемнадцать князей, воеводы Микула Вельяминов, Бренко, Грунок, Мозырь, дьяк Безуглый, боярин Кобыла, главный проверяющий Адаш и, естественно, великий воевода. Настроение у всех было приподнятое, предстоящей битвы ожидали с самым оптимистическим настроем — лицезрение собственной мощи настраивало на мажорный лад.
Великий князь сказал пару слов для затравки и предложил великому воеводе доложить свои соображения касательно плана предстоящей битвы. Сашка важно поднялся, выдерживая паузу, оглядел всех с высоты своего роста и только хотел начать речь, как за полотняной стенкой шатра послышалась какая-то возня, сопровождаемая громкой руганью. Дьяк Безуглый метнулся к выходу (его люди несли охранную службу) и выскользнул из палатки. Все, заинтригованные происходящим, напряженно молчали, сосредоточенно вперившись в опустившийся полог.
Безуглый появился в шатре через минуту. Его и без того худое, вытянутое и заостренное книзу лицо с бородкой клинышком побледнело и вытянулось еще больше. Глядя прямо на Сашку, словно в шатре он был один, Безуглый проговорил трагическим голосом:
— Разведка доносит, государь. Мамай переправился на левый берег Москвы-реки, вышел на Воронцовский шлях и стал там лагерем.
Это известие означало одно — Мамай, по своей ли воле, нет ли, нарушил существующую договоренность. Теперь подготовленный план сражения можно было выбросить в мусорную корзину.
— Это все? — спокойно поинтересовался Сашка, стараясь не демонстрировать окружающим своих чувств.
— Нет… Перед самой переправой к Мамаю присоединилось войско яицких казаков.
— А что князь Рязанский?
— Заплутал где-то в лесах…
— Подличает по обыкновению, — не удержался от комментария Дмитрий.
— Его десять тысяч воинов погоду не сделают ни нам, ни Мамаю, — заключил Безуглый.
— И сколько теперь людей у Мамая? Успели выяснить? — спросил великий воевода.
— Да, государь. Потому и задержались с донесением. Где-то около двухсот тысяч. Да князь Литовский с сорока тысячами в верховьях Москвы-реки стоит. Теперь Мамай двинется с ним на соединение.
— Нельзя им давать соединиться! — вскричал великий князь.
Приподнятое, праздничное настроение, царившее в шатре до этого известия, как-то разом сменилось на минорное.
— Переправляться надо сейчас, — уверенно заявил Боброк, — а утром выстроиться и ждать Мамая.
— Нельзя здесь переправляться, — возразил ему Микула Вельяминов. — В этом месте на том берегу сплошные болота. А Кузьмина Гать, продолжая мост, тянется аж до самого Воронцовского шляха. Мы по этой тропинке не только ночь будем переправляться, но и весь завтрашний день. Как раз Мамай подойдет и застанет нас за этим занятием. Вот смеху-то будет…
— Да уж… Плохой смех получается, — согласился с ним Бренко.
— Здесь переправляться не будем, — вынес свое заключение великий воевода. — Отсюда мы пойдем
