— А! — наконец понял воеводу Микулка и засмеялся слегка щербатой улыбкой. — Да нет, не чета этому прощелыге! Кузнец так и вовсе меня подкармливал, как мамка моя померла…
— Слушай, Иван… — обернулся Трофим к своему полусотнику. — Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец! Мыслю, что мастеровых тех выкупить можно со всеми потрохами и этими… клещами. Как тебе такое? Николаю без помощи никак… Да и плотников наших на починку тех же насадов не хватило.
— Ха! А ведь мысль дельная. Я-то и подумать даже не мог, что население наше прирастать таким образом может! — присвистнул Иван и нагнулся к уху мальца: — А ну— ка, Микулка, веди нас прямиком в Кидекшу… Или тебе туда нельзя?
— Да ничо, я спрячусь в зарослях и вас подожду…
— Ну-ну… А ты, рыжий, не вздумай что из их товара продать, понял? — Положенная на оголовье меча рука полусотника заставила торговца затрясти изо всех сил своей окладистой бородой. Развернувшись, Иван стал прокладывать себе путь через разросшуюся около них толпу в сторону села, старательно придерживая рукой карман с позвякивающими там монетками. Выбравшись на торный путь, он обреченно вздохнул и склонился к воеводе: — Слушай, Трофим, будешь на реке Воронеж — поспрашивай у беловежцев, есть ли у них выход на каких-нибудь замиренных половцев, а?
— Зачем тебе степняки эти поганые? — вскинулся воевода.
— Поганые-то они поганые… только вот шерсть больше не у кого взять окрест нас.
— На что тебе она? Опять выдумал что?
— Так ты все слышал… Или нет? Про прялку?
— Ну…
— Вот те и ну! Чем слушал-то? Про прялку с колесом, а? Я такие в наших селениях еще не видел, а у меня на родине они были самым обычным делом. Понял? Мы тебе такие станки сварганим! Хм… А Николай нас поправит потом. Так что сделай милость, поспрашивай, несмотря на всю вражду твою к степнякам, ладно?
Трофим молча кивнул и надолго замолчал, погрузившись в свои мысли. Отвлек его только Микулка, забежавший через некоторое время по пыльной дороге вперед их и судорожно пытающийся что-то спросить.
— Чего тебе?
— А что с холопами нашими будет, а? Если вы их выкупите?
— Что-что… Работать будут у нас.
— Так у вас на Ветлуге холопов нема. Сами о том толковали.
— Так и есть, — кивнул воевода.
— Так они вольными будут там?
— Конечно, только… тсс! — приложил палец к губам Иван. — Пусть это будет для них сюрприз, ага?
— А че это? — шмыгнул носом пацан.
— Ну… это когда они на место прибудут, — начал объяснять Иван, — а там им не только желанная свобода, но еще и кормежка, крыша над головой, работа. Свобода-то им нужна или как?
— А кому она не нужна, боярин? — жалостливо пропищал Микулка, семеня боком по краю наезженной колеи. — Может, и меня выкупите, а? Мне страсть как свободным хочется быть.
— Тебя? Ну уж нет! — хмыкнул ветлужский полусотник и кивком переслал судьбу пацаненка в направлении воеводы. Однако Трофим только скривился, показывая, что данный вопрос обсуждению даже не подлежит, и уставился в сторону. Ивану пришлось перевести взгляд на Микулку и отвечать самому, заглядывая в его умоляющие серо-зеленые глаза, постепенно наливающиеся влагой: — Руки тебе обрубить по локоть надо бы, чтобы ты к чужой мошне их не протягивал! Воевода наш даже и смотреть в твою сторону не хочет!
— Да вы свяжите их мне, и я так всю жизнь ходить буду, бояре! Только выкупите, а? Мне цена четверть гривны, не более!
— Вот артист! — закрутил головой Иван, ухмыляясь себе в усы и поддевая локтем воеводу. — Говорил я тебе, Трофим: пришей карманы, как у меня! Тогда бы этот прыщ к тебе не полез, а мы не влипли бы в эту историю. Впрочем… чтоб мы с тобой — и не влипли?..
Глава 7
Микулка
Микулка раскинул руки и попытался поймать ветер, треплющий его кудри, за шкирку. Это ему удалось с первого раза, но воздушный вихрь, бившийся в его ладонях, оказался норовистым и тут же сорвал его с вершины горы, подняв высоко над речным простором Оки. Солнце яркими лучами слепило ему глаза, а рубашка билась на ветру, хлопая по спине. Восторг переполнил Микулку до самых краев, и он закричал: «О- го-го-го!» Возглас разлетелся в разные стороны, разбился о небесный свод мелким дробным эхом и вернулся назад в виде разноцветных стеклянных бусин, облепивших его с ног до головы. «Э-ге-ге-гей!» — на этот раз небеса отозвались шорохом птичьих крыльев около самого уха и неожиданно потемневшим небом. Молния ветвистым отблеском прошуршала справа от него к земле, ослепив на мгновение своим ярким сиянием. Не успел Микулка опомниться, как раскатистый гром заложил уши. «Перун-громовержец! Сердится на меня за полет мой!» — промелькнуло у него в голове, и тут же уздечка, которой он сдерживал своего воздушного коня, рванулась в сторону и забилась мелкой дрожью. Микулка повис на ней всем телом, но она все-таки вырвалась из его рук, и стреноженный ветер унесся в помутневшее небо, а он сам стал падать вниз, в черную воду, из которой на него таращила свои зенки страшная разинутая пасть речного чудовища… «А-а- а-а!»
Ушкуй, стоявший бортом впритык к отвесному берегу, ходил ходуном. Топот сапог и поршней выбивал чечетку на скамьях гребцов, лязг оружия отдавался в ушах совсем не мелодичным перезвоном, громкие команды на незнакомом языке перекрывали железный скрежет, вопли и тяжелое сиплое дыхание, звучащее где-то рядом.
«Что за крики?! Ушкуй берут приступом?!» — Остатки сна в мгновение ока соскочили с Микулки, и он подпрыгнул со своего места, больно ударившись головой о палубу, перекрывавшую нос судна.
— Куда вскочил, соня? — раздался напряженный голос Пельги, который сидел прямо перед ним, перегораживая выход наружу, и внимательно следил за бьющимися ратниками. — Затопчут.
Почесывая затылок, Микулка высунулся из-под палубы и уставился на ветлужского десятника, который растирал свое предплечье, наливающееся огромным иссиня-черным синяком.
— Опять полусотник ваш стравил оба десятка? — растерянно спросил он, круглыми глазами впитывая детали проходящего сражения.
— Не стравил, а обучает речному бою… Говорит, что не умеем мы ничего против тех же новгородцев. А ты бы мог и привыкнуть — не первый день с нами идешь, несмышленыш, — улыбнулся, скорчив гримасу, Пельга.
— Сам ты!.. Рыба сухопутная! — запальчиво крикнул Микулка, на всякий случай отодвигаясь назад.
— Ну, ну… поершись у меня еще! Помнишь, что полусотник сказал? Любое опрометчивое слово или поступок с твоей стороны… и на веревке за борт! — отвесил в лоб мальчишке полноценный щелбан десятник. — А коли не по нраву тебе такое воспитание, то ты волен уйти — монеты на дорогу Иван тебе уже выдал.
— Как не утопили до сих пор, воспитатели хр… — проглотил последнее слово малолетняя жертва педагогического эксперимента и ушел в пучину своих воспоминаний, полных обиды и стыда. Перед глазами сразу встала поверхность воды, куда его без конца макал Иван, держа за ноги. Однако, захлебываясь, Микулка все равно изо всей силы драл свое горло, понося ратников во главе с их полусотником.
— Еды пожалели?! Сами жрали в три горла, а мне голодать этим летом пришлось! Гады! А-а-а… хр-р- р. Тьфу! А монеты мои, не отдам вам! Х-р-р… Кха, кха… Сволочи, забира… кха! Забирайте все! Я вам еще
