Посмотрим… «Фон Аш Александр Александрович. Рожден января 28 числа 1899 года. Роду дворянского, достоинства баронского…» — бла-бла-бла.
О! Тут еще какой-то листочек вложен. «Предписание. Явиться в расположение Московского 8-го гренадерского полка для дальнейшего прохождения службы». Тоже понятно.
А здесь у нас что? В другом кармане обнаружилась фотография на толстом картоне — мама. Снимок оттуда же — с Малой Бронной. Вместе с фото иконка в деревянной оправке — Богородица, на обороте крестик и надпись «Спаси и сохрани». Засунув все под подушку, я продолжил осмотр.
Бриджи зияют многочисленными прорехами. Левая штанина разодрана по шву сверху донизу. Взяв скатку, я увидел, что она буквально разрезана пополам — видимо, крупным осколком. По спине пробежал неприятный холодок. Чудом уцелел, господин прапорщик. Еще бы чуть-чуть — и хана…
Не пострадали только фуражка и сапоги. Ремень с кобурой из кожи желто-коричневого цвета тоже выглядел нормально. А вот ножны шашки смотрелись так, будто по ним прошлись наждачкой.
Присев к столу, я раскрыл кобуру и достал револьвер. То, что это изделие братьев Наган, сомнений не вызывало. Характерная форма рукояти, рамки, спицы курка. Только вот массивнее привычного мне образца. На вороненой рамке клеймо: двуглавый орел и надпись «Императорскiй Тульскiй оружейный заводъ. 1912 г.». Чуть ниже — пятизначный серийный номер. На стволе — другая надпись: «Наганъ М1906 кал. 4 л.» — модель девятьсот шестого года, калибр четыре линии.
Моторная память — великая вещь! Руки сами все сделали — открыли защелку, откинули влево шестизарядный барабан.[12] Сдвинули штифт экстрактора назад, вытряхивая патроны на стол.
Не знаю зачем, посмотрев на свет через каморы револьверного барабана, я щелчком поставил его на место.
Знатная пушечка, однако. Примерился и нажал на спусковой крючок — самовзводом пошло туговато. Сухо щелкнул курок. Потом, взведя курок большим пальцем, попробовал еще раз. Ага, так гораздо лучше. Что ж, если по надежности он своему прародителю не уступит, то по убойной силе явно превзойдет.
Пару раз крутанув револьвер на пальце, зарядил оружие и убрал в кобуру.
В принципе мне приходилось иметь дело с наганом советского образца выпуска 28-го года. Он попал ко мне в Чечне зимой 1995-го. В нашу засаду угодила группа боевиков, пытавшаяся просочиться в занятый нашими войсками поселок через лесопосадки.
Наган вместе с кобурой я снял с пояса убитого чеченца — немолодого бородатого мужика в пижонской папахе. Вот тогда-то я и рассмотрел легендарное оружие как следует. Мы даже постреляли из него по банкам и бутылкам, пока не закончились найденные в карманах «горца» патроны. Наган потом сменял за ненадобностью «контрабасу»[13] из инженерной разведки — на три бутылки водки.
На очереди — шашка. Особенно она меня не заинтересовала — обычная драгунка. Выдвинул из ножен клинок, прочитал надпись «За веру, Царя и Отечество!» да и задвинул обратно — пора и честь знать.
Сложил вещи обратно в сундук — мало ли как у них тут с отчетностью. Шашку повесил на спинку кровати, ремень с кобурой убрал под подушку.
Намотал портянки, натянул вычищенные до блеска сапоги. Встал, притопнул, проверяя, как сидит обувь.
— Э-эх! — потянувшись всем телом, вышел в узкий темный коридор. Авдеич куда-то запропастился, поэтому я двинулся дальше — на улицу, по пути едва не споткнувшись о стоящее прямо у дверей ведро.
На высоком крыльце не обнаружилось никого, кроме пушистой полосатой кошки. Она дремала на перилах, нежась в лучах предполуденного солнца. Я встал рядом и осмотрел окрестности.
Дом, где находился лазарет, был частью большого хутора, весьма своеобразно застроенного. Налицо было явное смешение стилей — традиционно-русского и восточноевропейского. С парой больших изб соседствовали крытые соломой мазанки и двухэтажный дом немецкого типа — с мореными внешними балками, белеными стенами и красной черепичной крышей.
Я задумался, пытаясь определить, в каком регионе я нахожусь. Попытка вспомнить хоть какие-то детали успехом не увенчалась. Причиной всему была явная посттравматическая амнезия — последствия контузии. Закрыв глаза, я усиленно рылся в памяти, но кроме мелькающей череды смутных образов — ничего. Внезапно в голове явственно прозвучал звон станционного колокола и хрипловатый, зычный голос объявил: «Поезд отправляется!» — а перед глазами встала картина — двигающиеся за окном вагона постройки, люди на перроне и крупная вывеска на здании вокзала: «ВАРШАВА».
6
Нервное напряжение сказалось незамедлительно — я почувствовал головокружение: волной накатила слабость. Меня качнуло. Чтобы не упасть, пришлось ухватиться за опорный столб крыльца.
Окружающая действительность сильно искажалась фиолетовыми кругами в глазах и все время норовила расплыться до полной потери четкости. Обняв полированное резное дерево, я прикрыл веки и попытался привести мысли в порядок. В голове бурлило, как в перегретом паровом котле, который взорвется с минуты на минуту. Какая-то чудовищная воронка закружилась в моем сознании, увеличиваясь в размерах. Я чувствовал, что сейчас может произойти что-то необратимо ужасное…
Неожиданно меня прорвало:
— Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли, — сами собой шептали непослушные губы. — Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь! — сказал и, не открывая глаз, медленно перекрестился…
Отпустило…
В голове всплыла глупая фраза из известного фильма: «Вот что крест животворящий делает!»[14]
Переждав внезапные последствия своего вынужденного мнемонического кретинизма, я осторожно спустился с крыльца и, пройдя с десяток шагов, с облегчением присел на завалинку.
— Фу-у-ух. Эвона как меня торкнуло…
— Я прошу прощения, но мне показалось, вы что-то сказали? — Неуверенный ломающийся голос прозвучал совершенно неожиданно.
Я повернул голову, пытаясь разглядеть говорившего. В воротах стоял высокий нескладный молодой человек в форме с погонами вольноопределяющегося. Обмундирование топорщилось на нем, в полной мере олицетворяя идиому «как на корове седло». Маленькие круглые очки-велосипеды на носатом веснушчатом лице усиливали впечатление общей несуразности.
— Э? Да… — только и смог я выговорить.
— Ах, простите! — Он подошел ближе, смешно, по-птичьи, переставляя ноги. — Мы, кажется, незнакомы. Засим разрешите представиться. Комаровский Георгий Сергеевич, вольноопределяющийся при штабе полка.
— Очень приятно! Прапорщик фон Аш Александр Александрович. — Я сделал попытку встать, чтобы поздороваться, но был остановлен собеседником:
— Сидите-сидите! Мне показалось, что вы чувствуете себя не совсем хорошо!
— Спасибо. — Я с облегчением плюхнулся обратно.
— Собственно говоря, господин прапорщик, меня направил к вам мой непосредственный начальник — полковой адъютант. Доктор доложил, что ваше обмундирование утрачено в результате боевых действий. Я вызвался оказать содействие. — Комаровский извлек из-за спины доселе невидимую пухлую полевую сумку, расстегнул ремешок и с заметным трудом вытащил тетрадку в картонной обложке. — Вы позволите?
