Тот потер пальцем лоб и вдруг вздрогнул. Не знаю, что именно ему припомнилось, да это и неважно.
– Мыслится, прав князь, – глухо произнес он.
Рука его тут же скользнула поближе к караваю и как бы невзначай накинула на него один из краев ткани.
– Пожалуй, и впрямь мы излиха поспешаем, – сокрушенно вздохнул Василий Иванович, а его рука занялась вторым краем парчи.
– Разве что оговорить наперед, чтоб… – И рука его застыла в нерешительности, не торопясь забирать со стола сам сверток.
– Богородица сказывала, что даже разговоры о том… – И я, не договорив, угрожающе засопел.
– Негоже супротив божьего повеления идти, – вздохнул Шуйский и взял каравай со стола.
Позже я ради интереса выяснил у Годунова, что надлежало с ним делать Ксении. Оказывается, если бы царевна согласилась на замужество, то тогда должна была разрезать каравай пополам, а при отрицательном ответе оставить его нетронутым.
Но это было потом, а пока…
Глава 12
Еще и заговорщик
Признаться, поначалу я решил, что на этом все и можно слегка расслабиться, но не тут-то было. Шуйский после некоторой заминки довольно-таки скоро пришел в себя и с хитрым прищуром принялся выяснять, сколь долго мы с Годуновым собираемся смиренно терпеть нужу и скорбь, сидючи в Костроме.
Ничего себе! Оказывается, у боярина сватовство – не единственная цель. Неясно одно – то ли он и впрямь вознамерился вовлечь царевича в очередной заговор, то ли это провокация с его стороны…
Впрочем, в любом случае места для недомолвок оставлять было нельзя, так что ходить вокруг да около я не стал. Мол, мы давали слово, обязавшись не творить и не умышлять зла против государя, а потому… Не зря и в Библии сказано: кто ищет зла, к тому оно и приходит.
Хорошо бы было и сюда тоже приплести какое-нибудь зловещее предостережение, увиденное мною во сне, но две штуки подряд – явный перебор, и я с сожалением отказался от пособничества небесных сил. Впрочем, Василий Иванович и без них дал задний ход, принявшись торопливо пояснять, что я неправильно его понял, ибо он подразумевал совсем иное.
Он засуетился, заявил, что времечко, поди, уж четвертый час ночи [59], а ему рано поутру надобно отплывать в свои вотчины – и без того припозднился, – а потому пора и на покой.
Однако отплыть у него не получилось – на следующий день выяснилось, что боярин занемог. Признаться, у меня даже и в мыслях не мелькнуло, будто здесь что-то не так. Скорее уж напротив – я самодовольно решил, что это последствия вчерашних воспоминаний о своих снах. Я даже посочувствовал ему – ишь как разнервничался, бедолага.
К тому же было не до него – ни свет ни заря митрополит потащил меня в Ипатьевскую обитель, причем оказался не просто настойчив, но даже категоричен в своем приглашении, ибо именно сегодня память какого-то там Феодора, а посему, если я с ним не поеду, он усомнится в моей вере, решив, что я, чего доброго, сменил римскую лжу на истинную веру лишь притворно…
Пришлось поехать.
Уже по пути туда меня обуяло сомнение. Вроде как царевич – мой тезка, так почему владыка даже не заикается о том, чтобы он тоже отправился с нами? Но Гермоген, упреждая мой вопрос, пояснил, будто Годунов просил передать, что весьма сожалеет, так как не может покинуть град, пока у него гостит Шуйский.
Пока мы добирались до монастыря, переправляясь через реку, митрополит не умолкал ни на секунду. Вначале он подробнейшим образом изложил историю основания этой обители. Честно говоря, слушал я его вполуха, разглядывая саму обитель, к которой мы подплывали.
Вообще-то даже на расстоянии ее стены внушали невольное уважение. Какой там монастырь – крепость это, самая настоящая, которую поди возьми. «В такой можно запросто командный пункт оборудовать, если уж окончательно припрет», – поневоле закралась в голову мысль.
Осмотрев монастырь, я еще раз убедился в правильности первого впечатления – он куда больше походил на крепость. Высота стен не столь велика – метров шесть, но зато толщина немногим меньше – метров пять точно, так что пушки бесполезны.
Кроме того, обитель была полностью окружена внушительным рвом, а у всех четырех ворот размещены захабы, то бишь внешние стены, позволявшие обстреливать неприятеля уже на подступах. Ну а если уж дело обернется худо, то можно и беспрепятственно улизнуть по подземному ходу, примыкающему к ограде с западной стороны, который показал мне архимандрит отец Феодосий, ставший нашим гидом.
Признаться, когда мы направились обратно к монастырским воротам, я понадеялся, что все, осмотр закончился, однако выяснилось, что до возвращения в Кострому еще далеко, ибо митрополит, небрежным взмахом руки отпустив святого отца, повел меня в церковь, расположенную над Святыми воротами и посвященную священномученикам Феодору Стратилату и Ирине.
Поставив меня перед иконой какого-то ратника, он сказал, что вот это и есть житийная икона того самого Феодора Стратилата, точный список из Феодоровского собора Феодоровского монастыря, принявшись тыкать пальцем в маленькие изображения по краям иконы и пояснять основные вехи пути этого древнего полководца.
– Се зри, вот Феодор убивает змия, – указывал он на очередную картинку. – А тута его мучают гладом в темнице. А вон там он принимает послов лютейшего язычника императора Ликиния, а вона сей великомученик… – Внезапно он спохватился и хлопнул себя рукой по лбу: – Да ты ж, поди-ка, и не ведаешь его житие. Ну ништо – есть у них некий список, кой я тебе зачту.
Протестовать и пояснять, что я все равно ничего из него не пойму, оказалось бесполезным – Гермоген был неумолим, и через минуту, взяв искомый список в руки, он звучно начал:
– Мучение святаго славнага великомученика Феодора Стратилата, преложенное на общий язык последнейшим в монасех Дамаскином иподиаконом и Студитом, – нараспев произнес он, и я чуть не застонал – жди теперь, пока он все не одолеет.
Поначалу я от нечего делать разглядывал изображение Федора Стратилата в парадном боевом доспехе. Детально изучив коротконогого великомученика в кольчуге и плаще оранжевого цвета, под которым были видны коричневая рубаха и коричневые штаны, я от скуки прислушался к тому, что читал Гермоген, и неодобрительно поморщился. Даже с учетом того, что я понимал текст с пятое на десятое, мне вполне хватило и этого, чтобы сделать нелицеприятный для святого вывод.
Получалось, что этот великомученик, пусть оно и прозвучит кощунственно, проявил себя большим пройдохой, нахально воспользовавшись доверчивостью языческого императора Ликиния и беспардонно надув последнего. Если кратко, то, прейдя в христианство, он выклянчил у Ликиния на ночь для личного жертвоприношения статуи языческих богов, разбил их, а части раздал нищим.
Вообще-то так вести себя с чужими для тебя богами – пускай даже ты не считаешь их подлинными – настоящее варварство и большущее свинство. Порядочный человек всегда уважает верования других, даже если сам их не разделяет.
Что было дальше – понятно. Разумеется, оскорбленный император, которого я прекрасно понимаю – сам бы за такое послал на плаху, – велел казнить непокорного военачальника. Федю подвергли многодневным пыткам, после чего ослепили и распяли, но ангел господень снял святого мученика с креста, вернув ему жизнь и здоровье. Само собой, весь город в результате этого чуда уверовал в Христа, ну и дальше прочая банальщина.
Кстати, потом он все равно добровольно пошел на казнь и был убит мечом.
– И бысть он не токмо именем с тобой схож, но тако же и стратилат, яко и ты, княже, – завершив
