В ответ он услышал смех – мягкий, горький и странный, совсем не подходящий к ее чувственному лицу.
– Да, – сказала женщина. – Я имею в виду те дни, когда восстали дарки.
Вокруг них на обширном лугу паслось с полсотни беспечно блеявших овец и десяток коров, поднявших головы, чтобы посмотреть на путников с туповатым и немного ленивым любопытством; это была вся живность, оставшаяся у населения Убежища, составлявшего около пяти тысяч душ. Место выпаса снова перенесли, потому что прежние пастбища оказались загублены сланчем. К тому же ледяная буря, разразившаяся в Безлетнем Году, не только уничтожила основную часть запасов, но еще и погубила почти все фруктовые деревья, проморозив их до самой сердцевины. Все старания магов Убежища привели к тому, что удалось оживить лишь небольшую их часть. И теперь черные стены, три с половиной тысячелетия назад возведенные с помощью магии, стояли посреди настоящей пустыни. И вот эти стены высятся впереди, непроницаемые для окружающего ужаса, ночи и вечной зимы, царящей в мире увенчанных ледниками скал. Хетья смотрела на них с печалью и пониманием во взгляде.
– Только это не то восстание дарков, которое помнишь ты, дитя варваров, – негромко продолжала женщина. – Не тот последний, стремительный бросок, которым они смели с лица земли остатки человечества, прежде чем сами ушли в другое измерение…
Рука женщины скользнула по уздечке осла. Хетья, похоже, совсем забыла о крови бандита, высыхавшей на ее одежде.
– Я помню те дни, когда дарки поднялись, словно черные вонючие испарения, – и даже не думали исчезать, отступать… ни через сезон, ни через год, ни через поколение. Я помню те дни, когда от человечества осталась жалкая горсточка, и долгие годы никто не осмеливался выйти за черные стены Убежищ. Когда все боялись ночей… Но почти так же сильно страшились они и дневного света. Я помню дни, когда тот мир, который мы знали, был разодран на части, и все, чем мы дорожили когда-то, исчезло, и не осталось даже слов, которыми можно было бы описать прошлое. Я помню, – добавила она. – Это произошло три с половиной тысячи лет назад, но я помню, как это случилось. Я помню первое восстание дарков. Я была там.
– Не знаю, сколько мне тогда было лет, – говорила Хетья, делая глоток горячего ячменного отвара, что подала ей Джил-Шалос. – Не знаю, сколько мне было лет, когда ее голос впервые зазвучал в моем сознании.
Она расправила юбку, которую нашли для нее, – домотканую, поношенную, с прорехами… как и вся одежда в Убежище, – и оглядела собравшихся вокруг нее вельмож. Они едва уместились в самом маленьком из королевских совещательных кабинетов.
– Полагаю, лет шесть или семь. Я знаю, что напугала свою мать и привела в ужас всех тетушек… потому что я вдруг стала говорить такие вещи, какие не положено говорить маленькой девочке. Ей и думать о таком нельзя. И знать – тоже.
Сухая усмешка Хетьи относилась к рыжеволосому ребенку с вечно вздернутым подбородком, широкими скулами и невинными ореховыми глазами, к девочке, жившей в доме со сверкающими чистотой стеклами… Эти окна оставались открытыми после наступления темноты, чтобы в дом мог без труда проникать вечерний ветерок. В улыбке женщины Ледяной Сокол, сидевший у двери вместе с Джил-Шалос и еще парой воинов, увидел воспоминание о родителях и родственниках, которые почти все умерли, едва успев испугаться и ничего не поняв, когда в одну из ночей в дом вползли тонкие струйки ядовитого ветерка, а тени вдруг сами собой выросли и поглотили свет ламп…
Минальда спросила:
– У нее есть имя?
Она наклонилась вперед, темная коса, в которую были вплетены жемчужины, качнулась и упала на поблекшую красную шерсть парадного платья.
Тонкие брови Хетьи сошлись на переносице.
– Оале Найу, – произнесла она наконец. – Только я не знаю, что это такое – имя или титул. Но иногда она называет себя и по-другому.
Ледяной Сокол видел, как собравшиеся обменялись взглядами, и по комнате пробежал шепоток; кто-то о чем-то недоуменно спрашивал вполголоса… словно легкий порыв ветра промчался по фруктовому саду. Даже на лордов Убежища слова женщины произвели впечатление, хотя эти лорды были последними представителями древней знати Гая, которые умудрялись даже теперь сохранять слуг и вассалов, и собственные крошечные армии. Уж они-то вовсе не были намерены позволить кому бы то ни было лишить их хотя бы части привилегий, реальных или воображаемых. Лорд Анкрес что-то шепнул на ухо лорду Скету, и тот кивнул, выпучив голубые глаза.
Трое из четырех магов Убежища – Руди, Венд и Илайя, – сидевшие на скамье из гладко оструганных сосновых досок, наклонились вперед, внимательно слушая женщину. Бывшие соплеменники Ледяного Сокола называл таких людей Мудрейшими. Они вызвали несколько магических огоньков, чтобы усилить янтарный свет маленького круглого очага, но теперь эти голубовато-белые светлячки почти угасли, и зал официальных собраний стал выглядеть уютно и почти интимно.
– Оале Найу, – негромко повторила Минальда, словно пробуя на вкус эти звуки и ища в них признаки чуда. Владычица Убежища, вдова Элдора, последнего короля Дарвета, сильно изменилась с тех пор, когда семнадцатилетний застенчивый Ледяной Сокол, с трудом спасшийся от дарков, увидел ее впервые, семь лет назад. Но она по-прежнему отличалась изящным сложением и изысканной красотой, а ее проницательные синие глаза замечали очень многое; это была пешка, с тяжким трудом пролагающая себе путь через шахматную доску, чтобы стать отнюдь не королевой, но королем.
– А ты всегда ее помнишь? – спросил Альтир Эндорион, владыка Убежища Дейра.
У него были точно такие же глаза, как у его матери Минальды – большие, голубые, словно небо ранним утром, и такие же, как у нее, угольно-черные волосы. А от отца он унаследовал воспоминания о Доме Дейра, о роде, который вел свое происхождение от начала Времени Тьмы; воспоминания обрывочные, неточные, неупорядоченные, воспоминания о давно забытых людях, об ошибках и проступках предков… Некоторые члены его рода тоже обладали подобными воспоминаниями, – Ледяной Сокол слышал об этом. А иных воспоминания посещали лишь изредка, случалось – в виде беспокойных, тревожащих снов. И у Минальды имелись воспоминания, унаследованные по боковой линии Дома Дейра. Порой у Тира были глаза старца, которому исполнилось три тысячи лет, а то и больше.
Но на самом деле, это был мальчуган всего восьми лет от роду, и сейчас он именно так и выглядел. Его личико лучилось любопытством, когда он глазел на пришелицу из другого мира.
