Безымянного. Несколько мгновений он ошарашенно пялился на труп, а затем до хруста стиснул зубы, чтобы не заорать. Черт, черт, черт, черт!!! Проклятье! Ну что за сволочное невезение?! Это тело никак не желало подчиняться ему в полной мере, реагируя на внешние раздражители с непосредственностью и порывистостью пятнадцатилетнего. А в этом возрасте руки, ноги и, главное, язык живут не просто намного впереди мозгов, но еще и по большей части совершенно отдельно от них. И все реакции крайне просты и однозначны, а суждения резки и безапелляционны. И как теперь быть? Грон оглянулся. Коридор, слава богу, был безлюден. Его никто не видел. Но можно не сомневаться, что расскажут Борнус и Тай тем, кто будет проводить расследование по поводу убитого Безымянного. Несколько мгновений он размышлял над тем, а не сделать ли так, чтобы Борнус и Тай никому ничего уже не смогли рассказать, но затем отверг этот вариант. Никакого серьезного выигрыша это не сулило. К тому же едва в пределах его досягаемости окажется какой- нибудь Безымянный, то, что он хотел бы сохранить в тайне этими смертями, мгновенно сделается очевидным. Да и, если честно, рука не поднималась на пятнадцатилетних пацанов, которых та часть его личности, которая относилась к Соболу, продолжала воспринимать как друзей-приятелей. Значит, оставалось одно – бежать. Причем немедленно. Первого Безымянного сменили с поста довольно быстро, так что замена второму может прийти с минуты на минуту. Грон, прихрамывая, бросился к дверям спальни. В спальне все было тихо. Он торопливо наклонился и вытащил из-под кровати плетеную корзину с личными вещами. Что брать? Нога все еще не работала в полной мере, так что много вещей он унести не сможет. Да и совсем уж хорошие вещи ему не нужны. Не вызывает сомнений, что, после того как обнаружат мертвого Безымянного и выбьют из Тая с Борнусом все, что им известно, его начнут искать. А кого будут искать? Молодого дворянина, младшего сына барона Расдора, раненного в ногу. И что мы с этим можем поделать? С молодостью – ничего. С дворянством?.. Притвориться недворянином – возможно. Но не с его одеждой. Значит, надо изыскать возможность поменять ее, а пока натянуть что-нибудь наиболее неприметное. С ранением… ну будем стараться не хромать. Насколько возможно. С сыном барона Расдора? Значит, двинемся в сторону от владений отца. Какой из всего этого сиюминутный практический вывод? Из вещей, кроме вот этих простых штанов, обычно надеваемых на разные хозяйственные работы, такой же рубахи и старенькой, давно ставшей ему маловатой и потому столь же давно не надеваемой куртки из овчины, захватим немного исподнего на смену. Остальное – бросим.
Грон затолкал в корзину большую часть личных вещей и на мгновение задумался. Может, остальное сжечь? В замке вон какие собачьи своры. Но в памяти Собола не было ни одного случая, когда с собаками разыскивали людей. К тому же это его намерение было слишком затруднительно осуществить. Для надежности следует сжечь не только личную одежду, но и простыни с подушками, и тренировочное оружие из учебной оружейной, и попону с седлом, хранившиеся на конюшне. Да с его ногой на это потребовалось бы полдня… вернее полночи.
Он спустился по винтовой лестнице во двор и замер, притаившись в проеме боковой двери. Замок спал. Никакой смены Безымянного ему по дороге также не встретилось. Похоже, пока боги на его стороне… или Владетели, кто их разберет. Грон несколько неуклюже выскользнул из проема и с замирающим сердцем двинулся в обход двора, стараясь держаться в тени.
Ему удалось миновать дверь кухни, обогнуть конюшню и подобраться к воротам, как в проеме ворот внезапно что-то шевельнулось. Грон замер, стиснув зубы. А он-то рассчитывал, что привратная стража уже успела заснуть. Ну что им еще делать у запертых ворот герцогского замка, возвышающегося в самом центре весьма большого, по здешним меркам, столичного города герцогства? И что теперь?
– Повинуюсь, господин, – гулко пророкотало из темного проема ворот.
Сердце Грона едва не выскочило из груди через горло. Несколько мгновений он отчаянно пытался остановить дрожь всех своих конечностей, а затем шумно выдохнул и утер пот. Пронесло.
– Эй ты, потише говори, шепотом.
– Повинуюсь, господин, – отозвался часовой Безымянный уже на два тона глуше.
– Хорошо. – Грон наконец сгреб в кучу все свои конечности и получил-таки возможность двинуться вперед. – Открой калитку, только тихо.
В темноте что-то едва слышно звякнуло, а затем послышался тихий скрип отворяемой двери.
Грон приблизился к едва различимому в темноте проему и, повернувшись к Безымянному, приказал:
– Как только я выйду, закроешь за мной калитку и… забудешь, что меня видел. Кто бы тебя ни спрашивал, ты меня не видел и ничего обо мне не знаешь, понятно?
– Да, господин.
Грон с сомнением покачал головой. Кто их знает, этих Безымянных, как у них все там, в голове, происходит. Не исключено, что на прямой вопрос типа «Что велел тебе такой-то?» это чудо заявит: «Господин велел забыть, что я его видел», но с этим он ничего поделать не мог. Поэтому Грон решил просто положиться на удачу. И, слава богу, она его не покинула. Как минимум в ту ночь…
Отойдя от трактира на пару миль, Грон свернул в лес и через сотню шагов остановился, скинул со спины мешок и потянул с плеч куртку. Еще в первый вечер, который Грон рискнул провести в лесу, в полумиле от Жадкейского тракта, он вырезал ножом из найденной на земле старой дубовой ветки несколько шариков и вот уже который день мял и крутил их в руках, тренируя пальцы и укрепляя связки. А два дня назад начал устраивать себе пока еще короткие, получасовые тренировки, занимаясь в основном растяжкой и упражнениями с собственным весом. Собол был, конечно, парнем, по местным меркам, вполне развитым, но до кондиций Великого Грона ему было еще очень далеко. Впрочем, подобных кондиций ему, пожалуй, не достичь. Во-первых, тело Собола все-таки заметно уступало тому телу, что получил Грон в своем предыдущем мире, а во-вторых, нога, даже если и заживет, все равно никогда уже не сможет выдать всю заложенную в ней природой скорость и силу. Похоже, придется даже смириться с хромотой, будем надеяться, что легкой…
Размявшись и поделав растяжку, Грон упал на кулаки и принялся отжиматься. Согнув и разогнув руки семьдесят два раза, он лег на опавшую листву и некоторое время отдыхал. Неплохо. Два дня назад он закончил на шестидесяти пяти. Но на семидесяти двух, пожалуй, стоит сделать «полку». Дня на три-четыре. И уже перед самой Жадкеей попытаться довести до восьмидесяти. Поприседав на здоровой ноге и с десяток раз подтянувшись на ветке, Грон обтерся старой рубахой и принялся одеваться. Кроме повышения физических кондиций эти тренировки преследовали еще одну цель. Грон приучал свое новое тело повиноваться его воле. И это уже начало приносить кое-какие результаты.
К деревне он подошел уже в сумерках. Жадкейский торговый тракт был обустроен давно и основательно, поэтому расстояния между деревнями и придорожными трактирами обычно составляли где-то половину дневного перехода торгового каравана, чья скорость движения примерно соответствовала скорости пешего путника. Так что торговцы могли себе позволить на половине дороге остановиться и перекусить горячим обедом, а затем продолжить движение, не сомневаясь, что в конце утомительного дня обязательно доберутся до очередного комфортного (по местным меркам) убежища. Грон, путешествуя в одиночку и жертвуя обедом, успевал за день отмахать где-то вполовину больше, чем торговый караван, останавливаясь на ночевку не во втором, а в третьем встретившемся за день трактире. Что его вполне устраивало, поскольку он появлялся в трактире к тому моменту, когда большинство путников успевали не только поужинать, но и опрокинуть несколько стаканчиков сидра или смородиновой настойки. Так что у них уже не было особого желания (да и возможностей) внимательно вглядываться в лица вновь прибывших. Что Грону и было надо. Однако когда он миновал околицу и двинулся по улице, в конце которой маячил трактир, у Грона засосало под ложечкой. Похоже, сегодня рассчитывать на бесплатный ночлег нечего. Вся площадь перед таверной оказалась забитой возами. Это означало, что в деревню прибыл большой караван, ну или два, если обычных. А значит, все места на конюшне будут заняты. Да и лавки в зале тоже. Во всяком случае, надеяться, что ночлег обойдется в одну медную монету, не стоит. Да и порция требухи вполне могла изрядно вырасти в цене. Эвон ртов-то сколько. Грон остановился у широкого крыльца, тщательно счистил заранее припасенной палочкой грязь с башмаков и… влетел в зал, распахнув дверь собственным лбом, от крепкого удара по спине, сопровождаемый радостным гоготом.
В зале было темновато. То есть Грону, с сумерек, показалось, что достаточно светло, но сквозь густой дым от трубочного зелья, по вкусу и аромату скорее напоминавшего высушенную хвою, однако пользовавшегося у местного простого люда немалой популярностью, огоньки свечей едва просматривались. Грон сделал несколько шагов вперед, затем два в сторону и лишь после этого обернулся, чтобы посмотреть,
