разворачивают и начинают перезаряжать, люди работают молча и слаженно, как на многократных тренировках, никто не суетится, не путается друг у друга под ногами, каждый знает, что ему следует делать. Для того и слито семь потов на эту палубу, чтобы сейчас все работало как часы.
Часы. Науменко смотрит на секундомер, тут же переводит взгляд на японцев. Нет, вроде ничто не изменилось, ничего не заподозрили. Взгляд на орудийную платформу, возле которой пригнулся расчет. Все верно, нечего отсвечивать: бог весть какая у них там оптика и насколько глазастые сигнальщики, с их хваленым кошачьим зрением. Отдавать приказ им рано, так как сразу после атаки Петр Афанасьевич планирует отворачивать на сто двадцать градусов и, прикрывшись дымами, уйти. Если кто и успеет сделать выстрел, так это кормовое орудие, ну еще с правого борта. По одному, не больше, потому как после все заволочет дымом. Опять взгляд на секундомер. Медленно. Как все же медленно течет время. Японцы. Вроде уравняли скорость, начинают приводить в порядок строй, но зазор между кораблями сократился еще больше. Все, минута двадцать секунд.
– Серегин, дымы!
– Есть, дымы! – слышится отдаленный голос, а затем над кормой начинает вспухать черный столб дыма. Пока он еще не набрал силы, но облако растет с каждой секундой.
Отворачивать? Рано. Время. Почему нет взрыва? Промазали? Обеими минами? Черт, нужно было сблизиться, вот сейчас они уже должны заметить прошедшие мимо пенные следы от мин – и откроют огонь. Господи, прости меня, грешного.
Взрыв. Белопенный фонтан взметается вверх, выше мачт. Головной миноносец, словно норовистая лошадь, взбрыкнул, корма сначала подпрыгнула, а затем резко осела в воду. Вероятно, все же скорость разнилась, так как головной заполучил не свою торпеду: она предназначалась для второго.
Взрыв. Такой же фонтан в носовой части четвертого в строю: все же промазали по третьему, но достали последнего. Опять ошибка со скоростью, но все, что ни делается, все к лучшему. Эвон – двумя торпедами да две цели, еще и с такого расстояния. Понятно, что целились не в них. Ну да Науменко не в обиде. Из-за фонтана не видно чуть не трети корабля, но видно, что его слегка подбрасывает, словно наскочил на какую-то неровность; и с секундной задержкой, фонтан еще не начал опадать, еще один взрыв – они словно наложились один на другой, – второй разметал белопенный султан воды. Никак сдетонировали боевые части запасных мин – они должны складироваться где-то в том месте. Миноносец словно нырнул в пучину. Вот он был – а вот только мелькнула в воздухе корма, и все.
– Лево на борт!
– Есть, лево на борт!
– Машина, полный ход! Самый полный!
Эсминец кренит на правый борт, люди хватаются кто за что, чтобы не слететь в холодное море. С кормы звучит выстрел сорокасемимиллиметровой пушки, ей вторит бортовая. Запоздало рявкает носовое орудие, стреляет уже на предельном углу – снаряд, понятное дело, падает с большим упреждением по курсу японцев.
Корму заволакивает черным дымом. Петр Афанасьевич еще успевает увидеть вспышки на японских кораблях, несколько снарядов падает по правому борту с недолетом: не ожидали такой прыти. Один ухает с левого, поблизости от борта, взметнув водяной султан, обдавая людей и палубу водой и осколками. Но пока Бог миловал – вроде все на ногах. Нет, вон один из матросов хватается за предплечье, зло выматерившись, но затем смотрит на руку и, в очередной раз чертыхнувшись сквозь зубы, продолжает заряжать аппарат, на рукаве появляется темное пятно. Понятно. Царапина, но обожгло чувствительно.
Снаряды падают часто и густо, вздымая фонтаны воды, но пока огонь противника идет вхолостую: за черными клубами дымовой завесы рассмотреть русский корабль не получается, поэтому они просто садят по стелющемуся над водой черному облаку. «Страшный» все время идет в повороте, угрожающе кренясь на правый борт, но послушен воле рулевого. Дым спрятал эсминец, но он также укрыл и японцев. Не суть. В планы Науменко вовсе не входит вступать в бой даже с двумя неповрежденными эсминцами: силы все одно неравны, у них вооружение посерьезнее будет. Кстати, что там со вторым эсминцем? Тонет или мина угодила в кормовой отсек? Тогда, может, и выстоит: этот отсек не так уж и велик. Ничего не видно. Но это и хорошо. Значит, и японцы их не видят. До рассвета еще больше часа, видимость после дождя, конечно, улучшилась, но ночь все еще не собирается уступать своих прав, а значит, можно оторваться и затеряться.
Хорошо бы, второй миноносец только серьезно повредило. Бросить товарища они не смогут, так что с ним останется хотя бы один, а вот ринется ли вдогонку за русским последний эсминец – сомнительно. Хотя может. Самурайский дух и все такое. Вполне может. Но если это случится, то лучше уж подальше – все же меньше шансов, что второй вмешается в единоборство. А потому – уходить. Уходить как можно дальше.
Шашки догорают. Хорошая придумка. Вот ведь не военные и не моряки, а какую ладную вещь изготовили – и ведь ничего особенно сложного, просто подобрать химический состав: эдак можно и днем в прятки играть. Жаль только, недолго – всего-то три минуты горит шашка. Ага, стало быть, пора.
– Серегин, поджигай вторую пару!
– Слушаюсь, ваш бродь!
Взгляд на лаг. Двадцать семь узлов. Это даже больше, чем ожидалось. Дмитриев сейчас выжимает из машины все, что только возможно, так как максимум, что им удавалось до этого выжать из машин, – это двадцать шесть узлов. Так долго продолжаться не может: машины работают уже за пределами своих возможностей. До Порт-Артура еще примерно двадцать миль. Час ходу, и даже чуть меньше, но это если скорость останется прежней, а это, увы, невозможно. К тому же над трубами уже видны факелы. Сейчас, пока шашки прогорают, это не имеет значения, но позже, когда дым рассеется, они как маяк укажут японцам, в какой стороне искать миноносец. Нет, нам этого не надо. Науменко склоняется над переговорной трубой:
– Павел Михайлович, уменьшите ход и придумайте что-нибудь с факелами, не то они как путеводная звезда.
– Понял.
Голос механика звучит как из преисподней – Петр Афанасьевич даже сомневается, все ли тот расслышал, но ход заметно падает, а вскоре и факелы пропадают. Науменко наблюдает за лагом – ага, двадцать один узел. Он подает команду телеграфом – вот и ладушки, устанавливается скорость в двадцать узлов. Вот так и пойдем.
Дым начинает рассеиваться: шашки выдохлись. Науменко вместе с сигнальщиками всматривается в горизонт, силясь хоть что-то рассмотреть. Ничего. Это хорошо. Конечно, возможно, японцы где-то рядом, но никого не видно, а значит, и они, скорее всего, никого не замечают. Очень может быть, что они сейчас движутся в разных направлениях. Вот лучше бы так. Хватит на сегодня геройств.
Взгляд на палубу. Аппараты уже заканчивают перезаряжать. Вот и прекрасно – негоже иметь не готовое к бою оружие, тем более главное оружие этого кораблика. Что ни говори, а роль истребителя минных катеров и миноносок, охрана броненосцев и крейсеров от минных атак – она только второстепенная, главная – это минная атака вражеских кораблей, и желательно как можно большего тоннажа.
Рассвет. Хорошо-то как. Воздух чистый и свежий. Понятно, что позади бессонная, можно сказать, ночь: ту пару часов, что ему удалось урвать, назвать сном язык не поворачивался – только раззадорили. Но рассвет словно вселяет новые силы, плечи сами собой расправляются навстречу свету: все же человек – дитя солнца, а не луны, потому и предпочитает день ночи. Усталость еще навалится, потом, а вот сейчас ощущается прямо-таки прилив сил. Хорошо.
– Справа сто пятьдесят, наблюдаю дымы.
Петр Афанасьевич подносит к глазам бинокль. Все же хорошую оптику делают в концерне – жаль только, как говорит Антон Сергеевич, линзы сами делать не могут: тут нужен и опыт, и оборудование, и специалисты, но вот подбирая нужный набор линз, им удалось получить очень хороший прибор наблюдения.
Так и есть, дымы. Низко стелются над водой, не иначе как идут очень ходко, эдак на максимуме возможного. Два корабля. Ба! Да ведь это старые знакомые! А кому еще-то столь целеустремленно, пережигая уголь и насилуя машины, нестись по морским просторам? А что с третьим – затонул? Или сумели
