Ну и ну, кажется, я крепко попал… Вот только пока непонятно почему.
Не отставал от Войкова и Яков Станиславович Ганецкий, бывший недавно торгпредом в Латвии, а с 1923 года одновременно состоявший в коллегии НКИД. Филиппики этого хорошо одетого джентльмена с полноватым жизнерадостным лицом и постепенно отступающей ото лба к затылку шевелюрой были менее определенны, но произносились с таким же азартом.
– Виктор Валентинович! – вещал он, как будто произносил речь с трибуны (хотя никогда не числился среди ораторов). – Доколе вы будете вести свои дела таким манером, что каждый раз противопоставляете себя коллективу наркомата? Почему вы поторопились вывалить перед ЦКК свою личную точку зрения, нимало не озаботившись тем, чтобы согласовать ее с нами, вашими товарищами?
«Доколе ты, Катилина…» – сразу вспомнилось мне начало одной из речей Цицерона. Все-таки у нас было схожее гимназическое образование. Ага, «у нас». У меня с Осецким, да. А что? Теперь оно у нас общее. Как и мое высшее…
Борис Спиридонович Стомоняков, наш торгпред в Германии, с которым я познакомился во время командировки в Берлин, недавно стал заместителем Красина. Отводит глаза, мнется, смущается, но все же мычит нечто невнятное под стать общему настрою:
– Полагаю, что товарищу Осецкому надо сделать выводы из той товарищеской критики, которая тут прозвучала. Столько лет работы в наркомате, еще с 1919 года, и за все это время не суметь сработаться с коллективом… Одни конфликты и недоразумения…
Не стал бросать в меня камень Константин Матвеевич Шведчиков, который в НКВТ ведал делами, касающимися материального снабжения агитационно-пропагандистской работы – обеспечением продукцией бумажной, полиграфической и кинопромышленности, – и был тесно связан с Агитпропом ЦК. Однако и в защиту мою он особо распространяться не стал, бросив лишь:
– Мне кажется, вся эта шумиха – не по делу. Надо предложения Осецкого рассмотреть с практической точки зрения, а не выкрикивать лозунги.
Вился ужом, но все же присоединился к общему хору и Александр Антонович Трояновский (председатель Госторга НКВТ РСФСР), с которым я был неплохо знаком по работе в АРКОСе. Кстати, он и сменил меня на посту председателя АРКОСа в Лондоне по моем возвращении в Москву в 1923 году. Ему, как и Стомонякову, было, очевидно, неудобно оказаться на стороне моих хулителей, и он точно так же прятал глаза, однако проговорил:
– Да уж, Виктор Валентинович, с частным капиталом – это вы куда-то не туда размахнулись. Не ожидал от вас такого, право слово, не ожидал. – И, неожиданно ожесточившись, заговорил более жестко: – Нам такая линия на сдачу позиций частному капиталу в наркомате не нужна!
– Верно! – поддержали его еще два или три голоса.
Замнаркома, Варлаам Александрович Аванесов, был гораздо более сдержан.
– Ах, голубчик, – сочувственным и одновременно наставительным тоном ворковал он, – ведь я же вас предупреждал, что со своей неумной прытью вы все время готовы наломать дров. Ну что же нам с вами делать? Сколько же можно вас воспитывать? Мы ведь тут в няньки вам не нанимались. Видать, придется переходить к определенным выводам. Жаль, ах как жаль! Вы ведь могли бы много полезного добиться для наркомата.
Недавно вернувшийся на свой пост замнаркома после краткого пребывания в наркомате финансов Моисей Ильич Фрумкин (это его я замещал в должности и. о. замнаркома) тоже нашел чем меня уколоть:
– То, что вы предлагаете, товарищ Осецкий, – это шаг к подрыву монополии внешней торговли. Сколько нам пришлось бороться, чтобы отстоять в конце концов этот незыблемый принцип пролетарской диктатуры. И нате – появляетесь вы и хотите нас уговорить, чтобы мы сдали эти позиции!
Странно. Более чем странно! Фрумкин никогда не числился среди ярых приверженцев монополии внешней торговли – скорее, наоборот. У него было немало столкновений с Красиным как раз на этой почве. С чего бы вдруг он решил перекраситься из Савла в Павла?
Красин, молчавший все это время, наконец вступает в разговор.
– Хорошо, – говорит он, – позиции, кажется, определились. Предлагаю внести в предложения товарища Осецкого поправки, направленные на обеспечение нашей линии по вытеснению частного капитала и неуклонного проведения монополии внешней торговли. С этими поправками предлагаю принять тезисы товарища Осецкого в целом. Ставлю на голосование. Кто за? Против? Воздержавшиеся? Принимается большинством голосов при одном голосе против и двух воздержавшихся. Переходим к следующему пункту повестки дня…
Вот тоже странно. Ругали ругательски, а всего один голос против.
Через день, 10 ноября, вновь было совещание у Куйбышева. Там мои предложения тоже подвергались критике, но не столь резкой, как на коллегии, и далеко не единодушной. Поэтому в заключение комиссии они вошли почти в неизменном виде. А вот после заседания Куйбышев опять отозвал меня в сторонку и сухим тоном произнес:
– Виктор Валентинович, по поводу нашего предыдущего разговора о назначении вас начальником КРУ… Вопрос снят. – С этими словами он повернулся и покинул зал заседаний, произнеся на ходу:
– До свидания, товарищи!
Да-а… Похоже, меня разменяли. Вот только не совсем ясно, за что и на что.
В своем наркомате решаюсь отловить Трояновского, с которым у меня до того были, пожалуй, самые лучшие отношения из всех членов коллегии, чтобы постараться добыть хотя бы какую-нибудь информацию. Перехватываю в коридоре, несмотря на его стремление прошмыгнуть мимо, «не заметив» меня, и, крепко вцепившись в плечо, спрашиваю напрямик:
– Саша! Ты с чего вдруг на меня ополчился?
Тот долго мялся, пытаясь отвести глаза, совсем как на том заседании, потом заговорил шепотом:
– Вика, ты не понимаешь… Они же тебя съедят… И меня съедят, если я буду тебя поддерживать…
– Кто – они? – требовательным голосом пытаюсь выяснить «грязные подробности».
– Да все! Все! – почти кричит, но по-прежнему шепотом, Александр Антонович. – Они как узнали, что тебя прочат на начальника КРУ, так как с цепи сорвались. Боятся тебя. И их покровители тоже не хотят тебя видеть на этом месте. Мне Стомоняков под большим секретом рассказывал – его Ягода вызывал и прямо ему объяснил: этого козла в огород пускать нельзя. Извини за «козла», но это он тебя так называл. И учти – я тебе этого не говорил! – уже не зашептал, а зашипел Александр Антонович, схватив меня за лацканы костюма, и тут же отпустил, испугавшись, что этот жест будет замечен кем-нибудь со стороны.
Так… Кое-что становится понятным. Старый знакомый прорезался. Наверняка у него многие из коллегии на крючке, за всякие мелкие и не очень мелкие грешки, а кто-то, возможно, и общие дела с ним крутит. Вот он их и натравил. Ну ладно, это еще мы будем посмотреть… («Здавайтесь мне на шестный слово. А там… мы будем посмотреть», – вспомнились мне почему-то строчки из известной агитки Демьяна Бедного «Манифест барона Врангеля».)
Однако насчет «посмотреть» – это я погорячился. Состоявшийся вскоре разговор с Леонидом Борисовичем расставил все точки над «i».
На прием к Красину отправляюсь на следующий же день – пока он вновь не уехал во Францию, – чтобы покончить с неопределенностью своего положения в наркомате. Ведь за то время, когда мне пришлось исполнять обязанности заместителя наркома вместо ушедшего в Наркомфин Фрумкина, на пост начальника отдела импорта назначили другого человека. Теперь же Фрумкин вернулся на прежнюю должность, а я, таким образом, остался лишь членом коллегии НКВТ без определенных обязанностей.
Леониду Борисовичу не надо долго объяснять цель моего визита, и, поздоровавшись, он сразу берет быка за рога.
– Прямо и не знаю, что с вами делать. Надо бы как-то вас прикрыть от всего этого… – размышляет он вслух.
– От чего прикрывать-то? – Вопрос вполне закономерный. Надо же выяснить наконец, насколько далеко зашла интрига.
– Ну вы, наверное, не хуже меня знаете, кому вы дорогу перешли, – вскидывает на меня глаза нарком. – Такая буря поднялась наверху… Все, что я могу для вас сделать, – это запрятать подальше, пока
