Ради Тимофея, ради его к ней любви простился ей и грех супружеской неверности и много, много других грехов. Но она – неблагодарная. Не умеет она ценить Божьего благоволения. Своими руками уничтожила она то, что ей было послано свыше…
Такие и подобные им мысли теснились у Ольги в голове, повергая ее в уныние и отчаяние. Она чувствовала себя никчемной, глупой, неисправимо греховной, грязной…
Погрузившись в свои мысли, Ольга перестала обращать внимание на негромкие стуки и шорохи, шедшие из дальнего от входа верхнего угла, перескочив теперь на воспоминания о прошедшей ночи. Ведь беда пришла уже после того, как, казалось бы, была одержана полная победа над проклятым супостатом. Ведь это она велела Рахману и Алаю отвести ее с детьми к Веде. Может быть, надо было ехать подальше от Тушина? К Кунице, например. Или в Воронцово. Хотя… Воронцово в качестве места своего постоянного пребывания она отвергла еще тогда, когда они были на пути домой. Не хватало ей еще сесть на шею свекрови со всеми своими отпрысками. Вряд ли той бы это понравилось. Да и к свадьбе надо было готовиться, приданое собирать. Где ж это делать, как не дома?
Стук в верхнем дальнем углу ее узилища стал вроде бы более громким и отчетливым, как будто приблизился к ней. Ольга даже взяла в руку плошку с горящим маслом и прошла в тот угол. Ну да. Сверху что-то постукивает, царапается… Она вновь вернулась поближе к двери, уселась на крытую ковром лавку, подмостив под себя еще и подушку. Когда ее бросили сюда, большая каменная камора эта с четырьмя колоннами посередине и высоким сводчатым потолком была совершенно пуста. Но через некоторое время к ней явился самолично Иван Остей и, увидев, в каких она условиях, устроил разнос страже. В этой подземной каморе, которую правильнее было бы назвать залом, не было ни единого окошка, откуда в нее мог бы проникать дневной свет. Единственным источником света для Ольги был горящий фитилек, плавающий в плошке с маслом. Спасибо и за это. Могли бы вообще в кромешной тьме оставить.
Остей называл Ольгу сестрицей, просил прощения за, как он выразился, доставленное неудобство и уверял, что это жуткое положение совсем ненадолго. Стоит только явиться в кремль братцу Тимофею и примириться с Остеем, как тот тут же предоставит в их распоряжение лучшие хоромы в Кремле. Даже сейчас, вспоминая об этом, Ольга не могла удержаться от презрительного хмыканья. Либо полный дурак, либо законченный лицемер. Но с паршивой овцы хоть шерсти клок. Приказал своим холопам устроить дорогую гостью поудобнее, и на том спасибо. Те притащили лавку, стол, бросили на каменный пол несколько ковров, а на лавку с полдюжины пуховых подушек да одеяло. Зажгли еще несколько плошек, поставив их на стол.
Одним ковром Ольга застелила лавку, уложив поверх него подушки, а в одеяло закуталась сама – в подземелье было совсем не жарко, и она уже успела основательно продрогнуть.
Стук стал не просто громче, он изменился качественно. Если раньше он был глухим и вязким, как бы пробиваясь к ней сквозь толщу земли, то теперь он окреп и зазвенел, словно били железом по камню. Ольга выбралась из своей импровизированной постели, взяла горящую плошку и пошла на звук. Вне всяких сомнений, били в свод подземелья, в котором она находилась. Она подняла повыше плошку, стараясь лучше осветить свод. Из того места, куда приходились удары, сплошным ручейком уже сыпалась вниз известка, скреплявшая камни свода. В Ольгиной душе вновь затеплилась надежда на спасение, а следом за этим возник страх, что эти гулкие звуки обязательно будут услышаны охраной, и охранники, явившись сюда, схватят ее милого, проникшего в подземелье.
Но тут стук внезапно прекратился, сменившись негромким хрустящим шорохом. Вокруг одного из камней свода образовался сплошной зазор, и теперь этот камень, ерзая в пределах этих зазоров, то поднимался вверх, то вновь опускался вниз. Кто-то, подцепив его, явно старался вытянуть из кладки. Наконец камень исчез, и на его месте зияла черная дыра.
Вновь появился стук, но уже осторожный, негромкий. Кто-то, видимо, пытался вогнать кайло между камнями и расшатать кладку. Вновь посыпалась сверху известка, и черная дыра увеличилась еще на один удаленный из кладки камень. Ольга уже не возвращалась к лавке, а стоя в дальнем углу зала, с нетерпением наблюдала за ведущейся работой. Через некоторое время дыра в своде расширилась настолько, что в нее уже мог пролезть человек, не страдающий, скажем так, грехом чревоугодия.
Сначала в черном проеме появилась горящая лампа, привязанная к толстой, прочной веревке. Она неторопливо спускалась вниз, пока аккуратно не встала на каменный пол, после чего веревка, свиваясь кольцами, описала вокруг нее несколько кругов. Следом в проеме показались ноги, а потом и человек целиком. Он съехал вниз по веревке, притормозив лишь в конце, чтобы не разбить лампу.
Что за разбойничья рожа! Патлы торчат во все стороны, борода растопырена как огромная метла. Из закрытого рта высовывается наружу один зуб, придавливая нижнюю губу, а один глаз наискось перевязан черной повязкой.
– Ты кто такой? – с замиранием сердца спросила Ольга, отступив от него на несколько шагов.
– Боярыня Ольга, матушка, не узнаешь? – неожиданно знакомым голосом проговорил спустившийся сверху разбойник.
Он снял закрывавшую глаз повязку и, сделав некоторое усилие, вытащил изо рта свой ужасный зуб.
– Гаврила Иванович, ты?! – воскликнула Ольга, едва сдерживаясь, чтобы не броситься ему на шею.
– Я, я, матушка, – подтвердил Безуглый ее догадку.
Тут уж Ольга не стала себя сдерживать и бросилась к нему с объятиями.
– Гаврила Иванович, родненький, вот спасибо!
– Тише, тише… – постарался успокоить ее он. – Сейчас уходить отсюда будем. Сначала я взберусь наверх, а потом обвяжешься веревкой, я тебя наверх подниму.
Говоря это, он прищурил один глаз, критически оглядывая ее и, видимо, прикидывая собственные силы – сможет ли он вытянуть ее наверх. Сомнения, испытываемые им, не укрылись от Ольгиных глаз.
– Не беспокойся, Гаврила Иванович. Не надо меня тянуть, я сама вылезу. Погоди только…
Она бросилась к своему ложу, скатала еще один ковер и уложила под одеяло, подоткнув его со всех сторон. После этого она погасила все плошки, кроме одной и, отскочив к двери, оценила результаты своего труда. Отсюда картинка была однозначной – узница спокойно спит, закутавшись с головой. Теперь можно было и наверх лезть. Она выпутала из волос ленту, подтянула сарафан и нижние юбки вверх, подвязав их лентой так, что теперь они едва прикрывали ей колени.
– Ну, теперь я готова. Гаврила Иванович, отцепляй лампу.
Безуглый отвязал лампу, Ольга смело ухватилась за веревку и полезла по ней так ловко и умело, как будто всю жизнь только этим и занималась. После этого была поднята лампа, а следом, кряхтя и чертыхаясь, полез вверх Безуглый.
Нора, в которой оказалась Ольга, была так тесна, что, для того чтобы впустить в нее Гаврилу Ивановича, ей пришлось немного пролезть вперед на четвереньках. Здесь нора слегка расширялась, и можно было хотя бы развернуться, чтобы поглядеть, чем там занимается Безуглый. А он, тщательно подбирая камни, заделывал дыру в своде. Уложив же их на место, он присыпал их землей. «Чтобы швы не светились», – догадалась Ольга. А светиться было чему. Их нора через несколько шагов выходила в широкий вертикальный колодец, выходивший, видимо, прямо на кремлевский двор. Погода, судя по всему, была отличная, и солнечный свет щедро лился на грешную землю, проникая, в том числе, и в вышеупомянутый колодец.
– Потеснись-ка, матушка, дай пролезу вперед, – услышала Ольга. (Она чуть продвинулась и прижалась к стенке норы, пропуская отставного дьяка). – Я тут писцом состоял, – пояснил Безуглый, поравнявшись с ней. – А как народ московский в Кремль набился, и осада началась, меня повысили. – Безуглый хихикнул. – Десятником назначили и поручили воду искать и колодцы рыть. Вот мои люди пять колодцев по всему Кремлю и роют. А сегодня утром гляжу, привезли в Кремль мою голубку. Через подземный ход в Кремль попали? – Неожиданно задал он Ольге вопрос.
– Н-не знаю. У меня глаза завязаны были. Знаю только, что сначала на подводе долго везли, а потом с подводы сняли и несли на себе. Тоже не близко. С версту, может. А повязку сняли с глаз уже в кремлевском дворе.
– Значит, через подземный ход внесли. Ай-ай-ай, я-то надеялся, что они мой подземный ход не нашли.
