связанными.
Да, взяли они почти всех, успев перехватить на обратном пути. Прямо в лесу кольцо замкнули, и настолько яростной сшибка была, что у черниговцев даже мечи сами из рук выпадали. Всего-то и потерял рязанский князь трех своих дружинников. Царапины да небольшие раны, которые еще с десяток человек получили, и вовсе считать негоже – заживут.
Но куда лучше было бы, если б они пораньше подскочили, чтоб жителей села успеть защитить. А теперь что – смотри, князь, любуйся на два десятка трупов, среди коих не только мужики, но и бабы, и даже дети встречаются.
Поначалу он хотел вообще распорядиться, чтобы всех разом по тяжелым дубовым ветвям развесили – благо, что они тут в изобилии растут. Потом одумался. Не дело это. Пусть даже по законам военного времени с ними поступать – и то непорядок. Хоть военный трибунал накоротке, а надо провести.
Конечно, морока с ними сплошная, а в конце все равно финал одинаковый – сук да веревка, но надо. И жителям Залесья приятнее будет. Для них суд предстоящий лишь удовольствие предвкушаемое растянет от казни неминуемой, а это тоже учитывать надо. Но уж раны перевязывать, как требует тот молодой парень, – это дудки. Пускай так подыхает – невелика потеря. А тут еще один голос подал:
– Княже, ежели его не перевязать – помрет вой. И получится, что он от твоей справедливости, коя на суку болтается, утек. Хорошо ли это?
Умно сказал, подлец, рассудительно. И голос у него опять же спокойный, даже добродушный. Ну да ладно, чтоб от суда да от возмездия не ушел, так и быть, пусть кто-нибудь его перевяжет. Константин только хотел распорядиться, но тут какая-то баба чудная объявилась. В руках холстина чистая, уже на полосы разодранная, сама растрепанная, а в глазах – даже не поверил князь поначалу, хотя и рядом стоял, но, приглядевшись, окончательно убедился – слезы.
Ну и народ на Руси! Ну, народ! Этот черниговец каких-то полчаса назад кровью тут все заливал, пока не повязали, а она чуть не плачет. Тоже мне, заботливая выискалась. Не выдержал Константин, сказал пару ласковых, чтобы напомнить об этом, но и баба в долгу не осталась:
– Он моих дочек от полона спас и руду свою за них пролил. Он да еще бугай вон тот, – ткнула она пальцем в молодого парня, который рядом стоял.
– Так они что, не черниговцы, что ли? – оторопел Константин и на своего воеводу оглянулся в недоумении.
Тот, как всегда, согласно воинскому уставу, чуть сзади стоял, на полшага.
– Черниговцы, – подтвердил уверенно Вячеслав.
– Так как же они?.. – не договорив, уставился на него вопросительно князь.
– А я знаю? – пожал тот плечами. – Мне и самому интересно.
– Ладно, – решил Константин. – Этих пока в сторонку отодвинь. Потом с ними разберемся.
А молодой и рад стараться:
– И Басыню тоже! – закричал возмущенно. – Басыня самым первым за Грушу вступился.
– За кого?.. – не понял Константин.
– Вон за него, – указал парень на лежащего без сознания. – Его Грушей кличут. А вон Басыня, – кивнул он головой – руки-то связаны – в сторону рядом стоящего старого дружинника.
– Тебя послушать, так вы все сплошь и рядом заступники, – буркнул недовольно Вячеслав. – Только настоящие-то защитники селища вон где лежат, – указал он в сторону лежащих отдельно от всех прочих рязанских дружинников, которые самыми первыми в неравный бой вступили.
Хорошо им досталось. У кого голова, ссеченная одним махом, просто к телу была приставлена, кому руку аккуратно к плечу приложили. Это не считая прочих ран.
– Не все, – упорствовал парень. – А Басыня за Грушу вступился. Он даже из дружины княжьей ушел из-за этого.
– А ты? – осведомился князь.
– И я ушел. Не любо мне стало воевать, вот и ушел, – уже потише произнес парень.
– А тебя как звать-то, шустрого такого? – поинтересовался Константин.
– Спехом кличут, – буркнул ратник. – Мы с им из одного селища. – Он вновь кивнул на лежащего.
– Поэтому ты так за него и заступаешься? А с Басыней вы тоже с одного селища?
– Не знаю я, откель он, – еще тише произнес Спех, но тут же встрепенулся. – А какая разница – откуда. Ты не по селищам суди, княже, а по Русской правде. Вина на нас, что мы незваными сюда пришли, есть, то я не спорю. Токмо нам сказывали, что в селище этом одни язычники живут и наше дело святое – в веру их всех в христианскую обратить.
– Мечом и копьем? – спросил князь тихо.
Смутился Спех, замолчал, взгляд потупив, а князь не унимается:
– А кто же такую умную мысль тебе подсказал, воин?
– Князья наши так решили, после того как поп им про язычников твоих поведал, – ответил он тихо.
– Поп, значит, – засопел князь возмущенно. – Ладно, попом мы потом займемся. А пока с прочими разберемся, – и распорядился: – Этого речистого пока оставьте вместе со всеми, раз он так просит. Говорить мы все мастера. Коль не признает никто из Пеньков тебя и твоего Басыню – считай, повезло. Тогда будем дальше думать. Ну а коли кровь на тебе безвинная – не обессудь, – и скомандовал: – Давай, Вячеслав Михалыч, запускай баб.
Ох, да лучше было бы Спеху прямо тут провалиться, с головой в снег пушистый залезть, чем сызнова перед глазами тех баб оказаться, коих он зорил неделю назад. Точнее, не сам, но все едино – был же в их селище, с мечом и копьем приехал, стало быть, участие все равно принимал.
– Этот моего мужика срубил. Прямо у плетня, – ткнула в одного черниговца какая-то женщина. Словно первой ласточкой она оказалась.
Тут же наперебой голоса остальных раздались:
– Этот вашему дружиннику голову со всего маху ссадил.
– Этот на копье мою матерь вздел!
– Вот он, тать поганый, что мою избу подпалил!
Кое-где и кидаться на связанных стали. В одного какая-то баба и вовсе зубами вцепилась, да прямо в шею. Насилу оторвали, но куда там – поздно. Видать, артерию перекусила – кровь не ручьем текла, а фонтаном била.
– Ну и дела, прямо чистый вампир, – склонился к уху князя воевода.
– Они у нее троих детей в полон увели, а старшенького прямо там во дворе зарубили, – вздохнул Константин. – Понять можно. Ты лучше распорядись, чтобы ее обратно к бабам отвели – пусть успокоят несчастную. Все равно с нее свидетель, как…
Звонкий женский голос перебил князя:
– Вот он, тать, валяется. Тулуп совсем новый из избы забрал!
Пожилая женщина торжествующе указывала на Грушу, лежащего на снегу.
– А теперь что скажешь, шустрый? – осведомился Константин, поворачиваясь к Спеху.
Парень только уныло вздохнул, не говоря ни слова, а женщина не унималась:
– И на меня меч поднял, да только я увернулась.
– Крут наш защитник, – восхитился воевода.
– Ты сперва думай, а потом говори, – неожиданно встряла другая, которая Грушу перевязывала.
Она неодобрительно посмотрела на обвинительницу, после чего обратилась к Константину:
– Не верь ей княже. У страха глаза, известное дело, велики.
– Да пусть подо мной Мокошь землю расступит, ежели брешу, – не сдавалась первая баба. – Как на духу говорю – еле-еле увернулась. И скалился еще, аки зверь дикой.
– Ты, княже, лучше мне поверь. Я ведь своими очами видела, как он бой приял. Ежели бы он ее ударить хотел, то она бы тут не стояла, – твердо произнесла та, что перевязывала.
– Хоть и баба, а дело говорит, – подал голос Басыня. – Не забижай Грушу, князь. Он в своей жизни отродясь не промахивался. Коли ударит, так тут только держись.
– Точно говорю, промахнулся, – стояла на своем обвинительница. – До задницы токмо и достал.
– Ранил? – поинтересовался воевода.
– Так ведь плашмя попал, – сбавила тон женщина и пожаловалась: – Все одно больно, – и тут же
