голубые, с каким-то спецэффектным кошачьим блеском глаза весьма равнодушно. Взгляд показался ему каким-то пристальным, но неживым, словно бы его тоже подфотошопили и при этом с чем-то перебрали. То ли блеска много, то ли блики не там.
Взгляд Виктора тоже не смутил Гитлера. Тот уже вновь владел собой, видимо решив, что пришельцы из будущего и должны реагировать не как все.
Фюрер повернулся к Гиммлеру. По-видимому, он действительно был в хорошем настроении.
— Так, это тоже неплохой русский. Мне сказали, что ему пятьдесят, но я бы дал меньше. Белорусы или казахи живут очень здоровой жизнью и биологически еще долго будут превосходить немцев. Жаль, что вы, Генрих, устраиваете мне такие встречи слишком редко. Кстати, за завтраком в столовой новый официант опять поднес мне тарелку раньше других. Я тут же переставил ее Шреку…
«Кому-кому?»
— Шрек больше не водит мою машину, но по старой памяти я часто приглашаю его отобедать. Спросите у нашего гостя, понравилось ли ему в рейхе?
— Спасибо, — ответил Виктор, — мне устроили хороший прием, и я даже за недолгое время видел много интересных вещей. Например, двухэтажный поезд, у нас такого нет.
— Видите, Генрих? А кто-то убеждал меня, что такие поезда не имеют смысла. Они считают сиюминутную прибыль и не способны смотреть в будущее! Они не способны менять будущее! Вы можете представить себе, — обратился он уже к Виктору, — что такое менять будущее? Возьмем пример: в вашем будущем Сталин пережил меня, хоть и ненадолго. А в этом Сталин умер, а я жив. Ведь так?
— Когда я спрашивал здесь в СССР об этом, мне все говорили, что Сталин жив.
Эта фраза почему-то развеселила фюрера.
— Сталин жив! Сталин — жив! Вы видели хоть одного человека, который был бы заморожен и ожил? Это все равно что купить мороженую рыбу, бросить в таз, и она будет плавать.
— Я как-то читал о таком случае. Один приятель купил целую мороженую рыбу, положил в ванну с водой оттаивать, и она, то есть рыба, ожила.
— Но ведь он бросил рыбу, а не человека! Разве я не прав?
— В том, что бросил рыбу, абсолютно правы.
«Идиотский разговор получается. Как в «Королевстве кривых зеркал» с глупым королем».
Гитлер чуть задержался с ответной фразой. С одной стороны, с ним внешне соглашались. С другой — с ним соглашались так, что совершенно не соглашались. Двоичная европейская логика дала сбой.
— Мой фюрер, этот русский тоже подтверждает, что СССР развалился, — поспешил заполнить паузу Гиммлер. — Это доброе знамение! Высшие силы благоволят германской нации, все последние исследования, проведенные нами в Тибете, говорят о том, что на длинном и извилистом пути немцам предначертан успех…
— Вы докладывали, — прервал его фюрер, — исследования… да! Я всегда знал и без исследований, что СССР — колосс на глиняных ногах! Страна с накачанной экономикой, но со слабой идеей. Толкни ее — и она развалится. Надо только угадать момент. Первый русский из будущего был знамением. Он указал, что момент избран неверно. Что говорят ваши ясновидцы о втором русском?
— Они сходятся во мнении, что это тоже знак. Знак того, что германская нация может достичь своей цели с меньшими разрушениями и жертвами.
— Жертвы! — раздраженно пробурчал Гитлер. — Все постоянно твердят о том, что надо меньше жертв. Почему арабы не победили в сражении при Пуатье? Ведь тогда мир был бы исламским. Арабы навязали бы нашим предкам другую религию, главное в которой — распространять истинную веру мечом и подчинять ей все другие народы. А потом, в силу расовой неполноценности арабов, во главе новой империи встали бы омусульманенные германцы. Я в этом уверен. После решения еврейского вопроса все наши беды идут от того, что у нас не та религия. Почему в Японской империи религия ставит превыше всего жертву во имя отечества, а христианство исповедует какую-то дряблую философию мазохизма? Нацию надо приучать к жертвенности. Когда я собираю свое ближайшее окружение за обеденным столом, я всегда выкладываю лист для пожертвований и рассчитываю, что остальные будут поступать точно так же.
Гитлер сделал паузу, подошел к окну, повернулся и стал, опершись рукой на столик, чтобы быть со стороны света.
— Гиммлер, почему вы так боитесь, что нация понесет жертвы во имя осуществления своей мечты — создания вечного рейха на всей земной поверхности? Почему вы последнее время намекаете мне на отсрочку на какое-то неопределенное время, которое неизвестно кто увидит? Когда наша цель — вот она, рядом. И надо только не упустить момента! Мы бы никогда не были у власти, если бы так рассуждали!
— Мой фюрер, когда я смотрю на небывалые и грандиозные проекты, которые были реализованы в рейхе в последнее время, на прекрасные здания, в которых воплощены ваши идеи, у меня возникает вопрос: стоит ли все это превращать в прах, в руины, если плод созрел и вот-вот падет к вашим ногам? Картины деградации русских в будущем ужасны. Их раса полностью утратила жизненную силу, вымирание ее прогрессирует, образованные люди не востребованы, их интеллект больше не движет науку и технику, есть только новые рабы, которые собирают, продают и обслуживают то, что создано умом других рас, их тяга к свободе подавлена и заменена удовольствием от бездумных развлечений…
Гитлер молчал, но казалось, он совершенно не слушал рейхсфюрера.
— Руины, — неожиданно произнес он, — руины! Да вы знаете, Гиммлер, что эти здания как раз и построены ради того, чтобы обратиться в руины! Какие великие цивилизации оказали влияние на развитие Европы? Рим! Разрушенный Рим! Было стерто с лица земли государство, забыт язык, уничтожены книги и картины. Но руины Рима дали основу европейской цивилизации. Что должно стать основой для той поросли, которая подымется на Земле после ядерного пожара? Уродливые скрученные каркасы небоскребов Нью-Йорка и Токио? Нет! Кучи бетонного мусора на месте сборных сталинских домов? Нет. Лишь наши величественные руины сформируют будущее нации. Все эти дома специально строились так, чтобы быть разрушенными. Я отказался от высотных зданий, я приказал строить так, чтобы потомки видели не ржавые скелеты, а гранит и мрамор. «Аттила» — это лишь закономерный финал великого замысла, во имя которого строился весь рейх, замысла, рассчитанного на тысячелетия. Мы будем управлять временем через руины.
«Приплыли, — мелькнуло в голове у Виктора. — Полные кранты. Фюреру теперь важна не личная власть над миром при жизни, а великие руины. План не сработает. Ему теперь все равно, застрелится он в бункере или нет. И может быть, ему даже все равно, выживет ли немецкая нация в подземных городах. Она в его виртуальном будущем в любом случае навечно остается в виде памятника самому себе, в виде его любимых руин. Трындец. Он нарисовал себе такое виртуальное будущее, которого поменять невозможно».
И еще Виктор подумал о том, что Гитлера, наверное, привел к этой идее страх приближающейся смерти. Фюрер так и не смог найти ни в религии, ни в простой человеческой морали ответа на то, что же поможет ему быть спокойным в его последний час. Говоря о служении рейху, он, в сущности, всю жизнь подчинил служению себе любимому, своей жажде отомстить за не слишком счастливое детство и жалкое прозябание в золотые годы юности. Он требовал жертв, но собой ради кого-то так и не пожертвовал и оказался совсем один перед будущей всепоглощающей бездной.
И вот тогда-то, видимо, фюрер и нашел способ. Что там говорил Штирлицу генерал в вагоне из «Семнадцати мгновений»? Что-то вроде «поверьте, это не страшно, когда все вместе»? Оно и будет — все вместе. Останутся только руины. Вечные руины — это и есть вечный рейх.
Вместе… Раз «вместе», значит, дата «Аттилы» — это дата естественной смерти Гитлера. Так просто… Почему, почему он до этого раньше не додумался? Впрочем, теперь это уже все равно.
Гитлер продолжал говорить, повышая голос, и быстро сорвался на крик. Альтеншлоссер уже не переводил, а Виктор плохо разбирал слова с голоса, если они были нечетки и неразборчивы, — все-таки гипнопедия не заменит разговорной практики. Фюрер продолжал накручивать себя, как истеричная баба, лицо его побагровело, черты исказились и стали страшными, так что Виктор подумал, не разойдутся ли швы; тот начал вдруг страшно заикаться и давиться словами. Не в силах выговорить какую-то длинную фразу, фюрер забарабанил своими суховатыми кулачками по крышке стола, голова затряслась, и Виктор заметил, как в уголках губ его показалась пена. Исход разговора стал ясен. Этим припадком ярости вождь
