а мудрым советником царя надеюсь стать, воином, оберегающим своею грудью любимое отечество. И таким я буду, пока рука моя держит меч, пока слово мое сумеет убеждать! Нет, не за царским венцом, не за почестями и богатством гонял я коня через бранное поле, затянутое кровавым туманом... О величии родины мои помыслы, и ей клянусь в сыновней верности. Нет, не пристало мне снимать с Багратиони многовековый венец. Народ Картли указал мне дорогу, и какие бы крутизны ни предстали на моем пути, я пойду до конца... Я, Георгий Саакадзе, - лишь 'первый обязанный перед Родиной'.
С глубоким уважением взирали старейшие на Великого Моурави. Кто из князей отказался бы? Только теперь они оценили обращение его к ним за воинской помощью. Анта Девдрис гордился дружбой с богатырем воли и мысли. Он, Анта, больше не настаивал, ибо знал - это ни к чему. Но остальные хевисбери еще пробовали убеждать, уговаривать.
Моурави поднялся и дружески просил оказать честь его скатерти.
До поздних огней, зажженных в оленьих рогах, длилась кунацкая еда. Несмотря на обилие съеденного и выпитого, никто не отяжелел мыслью, слишком необычно было время.
Саакадзе воспользовался случаем еще теснее сблизиться с этими суровыми воинами, поклоняющимися чистому огню и владеющими волей гор. Он просил их остаться погостить в его доме, побывать на Дигомском поле, присмотреться к обновленному Тбилиси...
Шепчутся в Тбилиси, изумляются, не верят. 'Что делать? Радоваться или горевать? Что будет? Что будет?' Амкары, купцы совещались с Даутбеком, Ростомом. 'Барсы' советовали отправиться со знаменами в Метехи - просить правителя не бросать царства. Пусть все тбилисцы умоляют благородного правителя.
Примчались из Мухрани дед, дядя, братья родные и двоюродные... Все было кончено: Мухран-батони обратно слова не берут...
В палату мдиванбегов, совещающихся четвертый день, пошел старый Мухран-батони. Он с достоинством напомнил, что князья трижды жаловали в его владение просить Кайхосро на царствование, он, глава фамилии Мухран-батони, не соглашался на их просьбы, но надо было помочь Картли. И он, верный сын царства, согласился отдать внука на мученичество, благоразумно отказав в венчании на царство и говоря, что если за три года не явится законный царь, то Кайхосро возложит на себя венец. Благодарение богу, законный царь из династии Багратидов-Багратиони пожелал вернуться на свое царство, а Кахети и Картли сейчас едины. Пусть же создатель благословит путь богоравного...
Но чей плач и мольба перехлестывают через высокие стены Метехи? Почему амкары, купцы со знаменами толпятся у моста? Откуда столько народа на улочках?
'Барсы' радовались: им удалось устроить лестный для фамилии Мухран-батони народный плач.
Моурави приказал открыть ворота. В царский замок хлынул народ. Во главе фамилии, придворных, князей на площадку башни вышел правитель Кайхосро.
Заколыхались знамена, картлийцы преклонили колена, молили царственного правители не покидать их. Рыдали старики, молодые, простирая к небу руки, благословляли час, когда правитель благородно и справедливо начал владеть Картли.
Пришли философы, зодчие, сказители, книжники и звездочеты. Пришли от азнауров Квливидзе, Даутбек, Сулханишвили, Асламаз, Гуния, заклинали святым Георгием, упрашивали, убеждали...
Растроганный Мухран-батони благодарил толпу и громко повторил народу сказанное мдиванбегам. Его внук, доблестный Кайхосро, принял на себя титул правителя на время. Но вот возвращается благословенный царь Теймураз, и пусть каждый, желающим процветания Картли и Кахети, присягает законному царю. Он, старый владетель Самухрано, сделает это первый, как первый предложит свой меч и сердце царю объединенных царств.
Мягко, убедительно говорил Кайхосро: 'Пусть народ разойдется и готовится к встрече царя Теймураза'.
Всеми мерами Саакадзе старался смягчить тяжелый удар по самолюбию знатной фамилии, тем более он твердо знал, что ничьи слезы не повлияют на решение Кайхосро, иначе не прибегнул бы к столь рискованному средству.
А тбилисцы серьезно думали, что по своему побуждению они пришли умолять правителя. И, отчаявшись в земных доводах, они, проходя мост, останавливались у часовенки святого мученика Або и ставили голубые свечки.
Хотя азнауры о многом догадывались: не мог, конечно, Теймураз воцариться помимо воли Моурави, - но, взволнованные речью правителя, склоняли перед ним колена, целовали протянутую руку, руку правителя, избранного церковью и любимого народом. Так и сказал Квливидзе, прощаясь с носителем звания 'правитель'.
Смущен и суровый Даутбек. Он-то знал все, но обаяние Кайхосро покоряло его, и, к радости Саакадзе, голос его звучал искренним огорчением:
- Возвышенный, доблестный Кайхосро Мухран-батони, дорога воинов всегда одна, она ведет к мужеству, ведет к славе. И если тебе понадобятся сильные руки, призови азнауров, и твой враг может немедля заказать по себе панихиду.
Кайхосро засмеялся, обнял Даутбека и шепнул на ухо:
- Приглашаю тебя на пир в Мухрани по случаю избавления от драгоценного ярма, которое почему-то зовется венцом 'правителя'.
Облегченно вздохнул Даутбек, а то огорчался: как ни клей - все равно обойден благородный воин Кайхосро!
А весна бежала вперед, расстилая зеленые ковры и наряжая деревья в белые цветы. Не замечал ее красот только Саакадзе. Если бы спросили его, почему он так стремительно принялся за дела царства, почему мечется с Дигомского поля на постройки башенных укреплений, с монетного двора в Метехи и снова в хранилище оружия, - он бы затруднился ответить. Казалось, он торопился сделать как можно больше до воцарения Теймураза. Неужели боялся, что не доделают того, чего не успеет сделать он сам?
Вот и сегодня, едва войдя в палату мдиванбегов, он заявил о необходимости выезда посольства в Стамбул: и без того на несколько месяцев запоздали.
Князь Цицишвили хотел было напомнить, что откладывали из-за желания дождаться воцарения Теймураза, но, взглянув на Моурави, первый согласился долее медлить неразумно. Его тотчас поддержали, надо обсудить дары, грамоты и напутствия: в чем послы должны быть тверды, а в чем могут уступить.
Не прошло и десяти дней, как стали грузить на коней и верблюдов подарки.
Кроме явного наказа, Саакадзе передал Дато свиток для Осман-паши. Там было начертано всего несколько слов: 'Выслушай моего посланца, словно я, Георгий Саакадзе, Моурави Картли, говорю с тобой'.
Проводив посольство в Стамбул, Саакадзе ускорил отречение Кайхосро.
Заунывно гудели колокола, выстроенное войско угрюмо молчало. Площадь перед Сионским собором наполнена скорбящими. На плоских крышах рыдали женщины, причитали старухи. 'Вай ме! Вай ме! На кого бросаешь нас, светлый Кайхосро?! За что рассердился? Почему покидаешь возлюбивших тебя?'
Ростом и Элизбар были довольны - это они устроили такие пышные проводы веселому Кайхосро.
Переполнен до предела Сионский собор; здесь знатнейшие князья и воинственные азнауры. Зураб, с чуть прилипшими к вискам волосами, прошептал:
- Знаешь, Русудан, я бы никогда не отрекся!
Укоризненно посмотрела Хорешани и ответила за Русудан:
- Интересы царства превыше себялюбия.
Шептались многие и о многом, но никто не посмела вслух осуждать действия Моурави. Вот он, суровый и неумолимый, стоит у подножия алтаря во главе мдиванбегов. Вот чуть позади стоят преданные ему единомышленники. Вот рядом с ним гордый старик Мухран-батони. Он не только не злобится на Моурави, но, кажется, даже утешает... Утешает? В чем? Может быть, уверяет друга, что и Теймураз будет следовать мудрым советам всесильного Моурави?
Католикос вышел в строгом облачении, за ним потоком белое и черное духовенство. Торжественно еще раз попросил он от имени церкви и народа не покидать царства, не оставлять престола.
Осенив себя крестом, Кайхосро ответил:
- Я, благословенный церковью правитель Картли, Кайхосро из рода Мухран-батони, отрекаюсь от венца и власти над Картли и передаю свои священные права царю Багратиду Теймуразу Первому и клянусь под
