в кисет, - у купцов свой закон: если возьмет плату - выполнит поручение.
- Моя Тинатин, непременно напишу Хорешани и Русудан... если... если от Зураба не будет знака его любви.
Тинатин взглянула в окно, торопливо вынула из-за пояса узенькую трубочку и протянула Нестан:
- Это послание Луарсаба, я переписала его по-грузински для тебя; ты лучше меня знаешь царя Картли, подумай и помоги, успокой мою тревогу.
Чуть шелохнулась занавеска, осторожно выглянула Гулузар и счастливым голосом проговорила:
- Высокорожденная ханум, прислужницы уже притащили кизил, еле донесли, и старуха благоговейно починила твое одеяние.
- Благодарю тебя, моя Гулузар. Зови девушек.
Нестан, поцеловав Тинатин, выскользнула в боковую дверь.
Возбужденно рассказывали прислужницы, как вскарабкивались на самые верхушки за лучшими ягодами. 'Да удостоит ханум, прекрасная, подобная пуне в четырнадцатый день ее рождения, прикоснуться к кизилу, такому же алому, как ее губы'.
Тинатин раздала прислужницам по маленькому кисету.
- Я вижу, вы слишком старались, завтра советую на майдане купить, что глазам понравится. А это тебе на память, дорогая Гулузар, о моем посещении! - И, надев на палец пораженной наложнице рубиновый перстень, поспешно покинула домик.
В проточной воде аквариума дремали причудливые рыбки, догорали светильники, а сон все еще не смежил пушистых ресниц Тинатин. Завтра предстоит серьезный разговор с благородным Сефи. Хорошо ли поступает она? Но ради сердечной раны одной женщины нельзя ставить под угрозу царство... Два царства! Жестокий с детства Сэм не должен наследовать великодушному Сефи... Да хранит влахернская божья матерь трон Сефевидов от изверга, ибо что станется тогда с Грузией, вечной приманкой Ирана?
На другое утро, гуляя с сыном, Тинатин задушевно расспрашивала его: так ли он счастлив с черкешенкой, как в первые годы?
- Вполне счастлив, огорчает меня лишь непонятный характер Сэма.
- О нем мой разговор с тобой, любимый Сефи. Сядем в тень, - Тинатин опустилась на скамью, окруженную кустами роз, сорвала одну, вдохнула аромат и приколола к груди Сефи.
Он опустился у ее ног, любовно гладя руки матери, целуя концы легкой шали.
- Я слушаю тебя, лучшая из лучших матерей.
Тинатин осторожно заговорила об обязанностях знатного мужа в Иране, о законах, которые не следует забывать. Многое может быть тяжело, но немногое можно выставлять напоказ:
- Я знаю, мой любимый Сефи, ты счастлив, но... уже все шепчутся - слава аллаху, пока тихо, - Сефи- мирза, как христианин, одной женой довольствуется... Пусть сохранит тебя и меня небо от такого подозрения шаха.
- Да сохранит! - вздрогнул Сефи. - Ты хочешь сказать, моя замечательная мать, что я должен взять вторую жену?
Тинатин молчала, ей было тяжело нанести удар в сердце не только черкешенке, но и обожаемому сыну.
- Аллах видит, как трудно будет объяснить все Зюлейке... Каждое утро, открывая глаза, она шепчет: 'Будь благословен наступающий день, я и сегодня единственная жена у возлюбленного'.
- Зюлейка не смеет ревновать - четыре года владела она всецело твоим сердцем, только мои усилия охраняли ваше ложе... Но ты не христианин, кому церковь предписывает единобрачие.
- Я всегда преклонялся перед чистотой законов Христа...
Тинатин испуганно прикрыла ладонью рот Сефи и невольно оглянулась на темнеющие кипарисы.
- Не тревожься, моя добрая мать, здесь у меня прислужницы все грузинки, а евнухов я не держу - некого стеречь. Может, ты уже выбрала мне вторую жену? Неужели третью дочь Караджугая?
- Нет, я не хочу роднить тебя даже с Караджугаем... Хочу еще на несколько лет помочь Зюлейке остаться единственной женой.
- О моя замечательная мать, что ты придумала?
- Упросить шаха подарить тебе хасегу.
- Хасегу? Но разве это не то же самое? Хасега - женщина, а Зюлейка ревнует меня даже к мраморным изображениям.
- С Зюлейкой я сама поговорю, пусть благодарит аллаха, что шах, уступая моим просьбам, не повелел взять тебе в законные жены дочь Исмаил-хана, сестру Юсуф-хана, дочь Эреб-хана и еще пятьдесят хасег, собранных купцами в разных странах.
Сефи вскочил, учащенно дыша. Только теперь он понял, сколько труда стоили матери эти четыре года его безоблачного счастья с Зюлейкой.
- Моя покорность тебе до последнего часа, лучшая из лучших матерей. Но кто эта хасега?
- Мой выбор пал на Гулузар. Не красней, она чиста, как роза, которая трепещет на твоей груди... Шах- ин-шах даже не видел ее и не увидит. Для тебя берегла я голубоглазую Гулузар. Лишь предстала передо мною, я пленилась ее красотой и скромностью. Гулузар предана мне, и знай, Сефи: от нее ты должен иметь сына, - на том моя воля!
Сефи понял все и склонился к коленям матери. Нежно, как в детстве, Тинатин, успокаивая его печаль, гладила шелковистые волосы.
Лениво перекликались розовые скворцы. Сад, насыщенный запахом персидских цветов, дремал. Томил полуденный зной, и белая пена фонтана казалась кипящим молоком.
Зашуршали листья, и выглянувшая Зюлейка беспокойно забегала глазами. Тинатин поднялась, взяла обеими руками ее голову, поцеловала в дрожащие губы.
- Верь, любимая дочь, моя нежность к тебе не иссякла, как не может иссякнуть вода в море. Я сохраню тебе радостную жизнь с Сефи-мирзой, но участь мохамметанки поистине тяжела. Смотри на меня, моя Зюлейка: у шах-ин-шаха четыре жены и триста хасег, а я, при моей скромной красоте, сумела сделать пребывание со мной властелина Ирана приятным, никогда не надоедая слезами и жалобой, но всегда угождая изысканными изречениями, лаская слух мыслями и веселой беседой в час еды. Хочешь любви возлюбленного - будь всегда разнообразно приятной.
- Я внимаю тебе всем сердцем, госпожа моя, но... да свершится предначертанное аллахом, пусть властелин неба защитит меня от горестных слез.
Внимательно всматривалась Тинатин в черкешенку, удивляясь себе: 'Неужели раньше не замечала, - красива, но глупа; глупа не умом, а сердцем'. Покачав укоризненно головой, Тинатин негромко сказала:
- Только аллах любит слезы, ибо они ему не мешают лицезреть сокровенную прелесть, но для земных услад надо избегать выцветших глаз, покрасневшего носа и слюнявых, обвисших губ.
Зюлейка сверкнула агатовыми зрачками, смахнула рукавом слезу со щеки и срывающимся голосом выкрикнула:
- Нарушить твою приятную беседу с повелителем моего сердца я решилась... Ибо еда стынет, а холодный пилав подобен поцелую змеи.
- Как осмелилась ты, Зюлейка, так непочтительно разговаривать с царственной матерью моей? Или ты забыла, кому мы обязаны нашим счастьем?
- Я ничего не забыла, преклоняю к стопам царицы цариц свою голову, но Сэм не любим госпожой, и я - в тревоге.
- Теперь вижу, чья сущность в маленьком Сэме, а еду твою я не приму даже в горячем золотом котле, ибо она неприятно напомнит мне вкрадчивое мурлыканье тигрицы!
Иногда затаенная сила, томившаяся в крови, неожиданно выплескивается, и человек сам с удивлением прислушивается к ее буйству. Тинатин-Лелу и черкешенка Зюлейка с удивлением оглядывали друг друга, точно впервые встретились на узкой тропе.
К радости Сефи, прибежала служанка и, запыхавшись, сообщила, что светлую госпожу ожидает женщина в черной чадре.
Тинатин спокойно подошла к мраморной беседке.
- Что тебе, женщина?
