ограды.
С крыльца тем временем печально сошли две невзрачные горничные девки и, утирая слезы, стали у дверей кареты, не обращая ни малейшего внимания, как небрежно и неумело грузят вещи солдаты. Капитан махнул рукою, и по этому знаку из дверей становой избы показалась странная процессия.
Унылый, неприятный и неопрятный, несмотря на роскошную одежду, молодой мужчина — с одной стороны, и высокий, тонкий, смуглый — с другой, поддерживая под руки, медленно свели, точнее, снесли по ступенькам согбенную чуть не до земли, низкорослую женщину в роскошных мехах и одеяниях. Она оцепенело повиновалась, пока ее не подвели к дверце кареты и не принялись подсаживать на подножку, но тут силы вернулись к ней, и она бросилась на шею смуглому человеку с воплем: «Ненаглядный! Помру без тебя! Золото мое!»
Молодой человек с конфузливым видом пытался расцепить руки у себя на горле, а маленькая женщина почти висела, не доставая до земли ногами. Зрелище было враз комическое и жуткое, ибо пылкая особа оказалась не только мала ростом и тщедушна, но и крайне уродлива — более того, горбата!
Князь Федор растерянно моргнул, не в силах поверить глазам, но тут с громким плачем на крыльцо становой избы выскочила богато одетая дородная женщина с лицом столь заплаканным, что черты его превратились в сплошную неопределенную маску. Она и сейчас еще плакала и причитала, хотя вовсе обессилела от рыданий, и упала бы, когда б ее не поддерживали под руки две молоденькие девицы. Одна была лет пятнадцати, розовая, юная, светловолосая и голубоглазая, Другая — года на два постарше. Она была одета в серое бархатное платье; кружевная шаль норовила соскользнуть с плеч, а девушка поддерживала плачущую женщину, уговаривая:
— Матушка, не плачьте! Родимая, не надо!
От звука ее голоса князь Федор качнулся в седле.
Ему захотелось перекреститься, чтобы исчезло наваждение.., ведь чем иным, кроме как наваждением, было увидеть здесь, в богом забытом Березае, Александра Меншикова-младшего, и Бахтияра, и горбунью Варвару Михайловну, и ее сестру, супругу Меншикова, княгиню Дарью, и дочерей ее — Александру и.., и Марию.
Где угодно, когда угодно он узнал бы эти глаза, и губы, и нежный овал лица, и никогда еще она не казалась ему такой прекрасной, как теперь, в этом простом платье, с русыми косами, короною обвивавшими голову, со следами слез на бледном лице, в отчаянии заломившая руки, когда ее матушка вырвалась и кинулась к сестре… Но поздно: Варвару Михайловну уже в беспамятстве затолкали в карету, следом взобрались горничные, кучер щелкнул кнутом — и в сопровождении пятерки солдат навьюченная, бесформенная колымага загромыхала в неизвестную даль.
У Дарьи Михайловны подкосились ноги, и она упала бы, когда бы молодой черкес не оказался проворнее и не успел подхватить ее. Сашенька помогла ему унести княгиню в дом. Александр угрюмо побрел по двору. Мария подошла к нему, взяла за руку… Он безнадежно покачал головою, унылым взором окидывая двор, — да так и замер, встретившись глазами с князем Федором.
Федор спрыгнул с коня. Подбежал мальчишка, искательно заглядывал в глаза барина, — тот лишь отмахнулся.
— В конюшню. Расседлай, напои, — вот все, что мог он выдавить, да тут же забыл и о мальчишке, и о конях, медленно двинулся на деревянных после долгой скачки ногах по двору, ничего не видя, кроме белого высокого лба под русою волною, изумленно расширенных, потемневших глаз, кроме узкой руки, прижатой к губам, как бы удерживая крик.., зов?
Александр заступил ему дорогу:
— Тебе чего?
Федор приостановился, глянул на него незряче, непонимающе и вновь рванулся к Марии, но Александр стоял неколебимо:
— За кем приехал? Кого из нас теперь увезут? Куда?
Сестер, мать по монастырям? Меня в застенок? Отца?
Ну, он и так при смерти: кровь пускали, уже и исповедали, приобщили святых тайн.
У Федора в горле пересохло. Неужели зелье чертова Экзили оказалось таким действенным?! Значит, Александр Данилыч все еще болен. И, значит, его выпустили из-под домашнего ареста, ежели он путешествует.
— Куда же князь Александр Данилыч едет в таком состоянии? — с тревогою спросил Федор. — На лечение? К святым местам?
Брат и сестра мгновение смотрели на него молча, как бы не в силах вникнуть в смысл его слов, потом Мария, ахнув, закрыла лицо руками, а Александр с нечленораздельным криком схватил князя Федора за грудки:
— К святым местам? Измываешься, проклятый?!
Освободиться из его изнеженных рук в другое время не составило бы труда, но злость и отчаяние придали ему силу, и князю пришлось повозиться, прежде чем он расцепил мертвую хватку Александра, и так стиснул его запястья, что тот зашипел от боли.
— С ума сошел?! Что происходит? — крикнул князь Федор.
— А ты не знаешь? — выдавил Александр покривившимся ртом. — Ты, Долгоруков, не знаешь? Не вы ли старались погубить отца, чтоб самим стать на той высоте, с которой он был низвергнут?
— Низвергнут?.. — повторил Федор, словно эхо, начиная наконец подозревать, что случилось.
— Что, самим звуком слова наслаждаешься? — съехидничал Александр. — Пусти руки, больно! Сволочи, предатели!
Князь Федор ослабил было хватку, но при последнем слове вновь тряхнул Александра — тот аж взвыл.
— Не мели попусту. Скажи, что приключилось?!