Однажды одно слово вывело Эктора из состояния блаженного покоя. Это слово было произнесено Рипарфоном.
— Его светлость герцог Орлеанский виделся с его высочеством наследником, и наследник вас ожидает.
Эти простые слова произвели на Эктора действие, производимое военной трубой на доброго коня. Но затем им овладело сомнение и беспокойство, которые часто тревожат самые твердые души. Он удержал свою лошадь, возвращавшую его в Версаль, и глядя на Рипарфона, произнес:
— Не безрассудно ли я поступаю? Что мешает мне наслаждаться мирным и спокойным счастьем в продолжении долгих лет? Сотня лье — это расстояние, которое можно преодолеть за четыре или пять дней.
Ги обратил свои проницательные глаза на Эктора.
— О чем вы? — спросил он.
— О том, что мадмуазель де Блетарен, её отец и я могли бы безопасно выехать за границу, скрыться в Англии, Голландии, Швейцарии, где бы то ни было, и жить там никому не известными, счастливо и далеко от всякого шума, как ласточки в своем гнезде… Это счастье, я его чувствую, я его понимаю, я его угадываю…
— Что же вас тогда останавливает?
— То, что остановило бы и вас. Честь моего имени и моего рода.
Ги пожал руку Эктора.
— Я ожидал этих слов, — сказал он, — вы правы, друг. Мы, дворяне, рабы имени, и если мы изнемогаем под его гнетом, мы не имеем права жаловаться. Но эта неволя — законная плата за преимущества! И поверьте, счастья вне Франции вы не найдете. Не покинули ли вы, как воин, свое знамя в опасности; как дворянин, своего короля, находящегося в опасности; как француз, вашу отчизну среди бедствий? Вы будете влачить за собой тройные угрызения совести, и все ваше счастье испарится через раны сердца, как вода, вытекающая в трещины разбитой вазы.
— Я очень хорошо знаю, — ответил Эктор, — что я остаюсь, и останусь, хотя бы сама смерть ожидала меня в конце пути.
Впереди показался огромный парк Версаля.
Эктор выпрямился в седле.
— Я мечтал, — сказал он, — а теперь начинаю действовать.
Герцог Орлеанский, предупрежденный о прибытии Шавайе, ожидал его в своих комнатах.
— Идите же сюда! — воскликнул он, лишь только завидел маркиза. — Столько дней вас не было видно; но найдите средство вырвать подобного вам Телемака с острова Калипсо…
— Ваша светлость, — сказал Эктор, — вы превращаете в огорчения всю мою радость.
— Почему?
— Потому что ваши слова заставляют меня бояться, что я потерял много времени.
— Именно потому, что вы потеряли свое время самым приятным образом, я ждал до последней минуты, чтобы вас не потревожить.
— Это ваши правила, — сказал Рипарфон.
— Тем хуже для вас, если ваши не таковы…Эти самые лучшие. Но оставим этого нелюдима, мой милый Шавайе, и следуйте за мной к его высочеству наследнику, желающему вас принять.
Наследник встретил Эктора холодновато. Ему было тогда тридцать лет, и он тщательно готовился к трудному ремеслу короля, к которому призывало его рождение, но которое ему никогда не суждено было исполнить. Он был аккуратен, верен данному слову, неутомим в труде, любознателен в делах, относящихся к поддержанию блеска его короны и благоденствия его народа. Двадцать три или двадцать четыре миллиона людей были благодарны ему за его намерения и ожидали часа, когда могли бы отблагодарить его за заботу о них.
Со времени смерти отца, первого наследника престола, молодой герцог Бургундский посвятил себя изучению дел, присутствовал на совещаниях министров, свыкался с самыми трудными сторонами управления государством и приказывал подавать подробный отчет об иностранных делах.
Немного застенчивый, но уверенный в себе, наследник обладал, подобно знаменитому деду, великим искусством удерживать каждого на своем месте и дать почувствовать силу своего достоинства, никого не оскорбляя. Короткость отношений с ним была невозможна, но он был любим за свою правоту и добродушие и умел, не показывая вида, внушать каждому почтение и преданность к себе. Франция больше предчувствовала, чем была убеждена в добрых и святых качествах его сердца и ума. Она надеялась когда- нибудь отдохнуть под легким скипетром молодого короля и избавиться от продолжительных и ужасных войн, ознаменовавших таким блеском первые годы царствования Людовика XIV, но принесших столько тени и траура на закате его жизни.
— Мой кузен, герцог Орлеанский, говорил мне о деле, в котором вы принимаете большое участие, мсье, — сказал наследник, лишь только увидев Эктора. — Вы преданно служили королю. То, что я смогу для вас сделать, я сделаю. Это мой долг, положитесь в том на меня.
— Я вам признателен навечно, — ответил Эктор.
— Я требую только, чтобы вы продолжали, как начали.
— Ваше высочество!
— До меня также дошла молва о ваших военных подвигах. На некоторое время вы были забыты, но король уже загладил несправедливость, жертвой которой вы стали, и я постараюсь, чтобы вы не подверглись подобной несправедливости впредь.
— Я исполнял свой долг, не рассчитывая на награду.
