герцогиня Беррийская исчезла, подобно фее, в глубине аллеи.
Эктор оставался некоторое время недвижим. Глубокий мрак окружал его; он сделал несколько шагов вперед, вышел на лужайку и больше ничего не видел. Он погрузился в глубокую задумчивость, когда чья-то рука опустилась на его плечо.
Эктор живо обернулся и в темноте узнал Фуркево.
— Ну, прелестный Эндимион, поймал я вас наконец, — сказал граф. — Диана скрылась, и вы мечтаете, подобно мифологическому пастушку.
— Я не вижу, почему вы меня сравниваете с Эндимионом, и где вы находите Диану! — отвечал Эктор, несколько смущенный.
— Увы, я ничего не выдумываю, небо тому свидетель! Но, клянусь Меркурием, милый Эктор, если вы хотите, чтобы я ничего не подозревал, зачем у вас в руках этот нескромный цветок?
Эктор прикусил губу.
— Это? — сказал он. — Я сорвал его потому, что он мне попался под руку. Что вы видите тут дурного?
— Тьфу, пропасть! Я не вижу в нем ничего того, чего нет; я вижу совсем другое…Тысячи нежных вздохов…Свидания вечером…Шелковые лестницы…Пасторальная любовь…Поцелуи в тени деревьев…Я вижу в нем много вещей, но ничего дурного, клянусь вам.
— Вы сумасшедший! — вскричал Эктор.
В эту минуту в воздухе раздался звук колокола. Эктор вздрогнул. Семь ровных ударов прозвучали посреди тишины ночи.
— Семь часов? — спросил он.
— Да, семь…Брат Иоанн на герцогиню не рассчитывал.
— Пойдемте! — воскликнул Эктор.
Он схватил Поля за руку и увлек его к конюшням, где ждал их Кок-Эрон.
— Наконец-то! — сказал слуга. — Бедные животные едва не перегрызли удила.
— Это к лучшему, — отвечал Поль, — нетерпение — те же шпоры: они скорее поскачут.
— Так мы едем?
— Смотри, твой господин уже на лошади.
— Что это, мсье? — воскликнул Кок-Эрон, — разве вы хотите лететь быстрее времени и, отправившись в восемь часов, прибыть в семь?
Но Эктор его уже не слушал. Он отпустил поводья своей лошади, и взбешенный Кок-Эрон должен был догонять его во всю прыть.
— Береги свое наставление, оно пригодится завтра, — сказал Фуркево и в несколько скачков настиг Эктора.
Они скакали до Парижа без задержки, но у заставы пришлось умерить неистовый галоп: тысячи препятствий преграждали дорогу. Поль воспользовался минутой отдыха, чтобы, наклонившись к уху Эктора, сообщить ему:
— Знаете ли вы, милый маркиз, что вы счастливейший человек во всей Франции: вы срываете в сумерках простой цветок, не думая ни о чем, так, из рассеянности, а он служит золотым ключом, отворяющим вам настежь врата храма Цитеры.
— У вас один вздор в голове, — ответил Эктор. — К чему, скажите пожалуйста, вся эта мифология?
— Это отличительная черта моего характера…Я никогда не думаю о любовных похождениях без того, чтобы воспоминание о всех богах Олимпа не представилось моему воображению. Поверите ли? Я долго жалел, что не стал академиком, а то написал бы книгу о высшей мифологии, в применении к теме любви.
— Так напишите, — сказал Эктор, думавший о брате Иоанне и понукавший свою лошадь, не задумываясь, что мог бы раздавить нескольких обывателей.
— Счастье уже делает вас эгоистом. Под какой звездой вы родились? Вы можете сказать подобно Цезарю: пришел, увидел, победил. Потому что вы победили.
— Ну, скажите, — отвечал Эктор, — вы серьезно?
— Серьезней самого папы.
— И вы думаете…
— Я думаю, что сегодня в первый раз в жизни я не желаю называться герцогом Беррийским.
— И это потому, что по капризу мне поручена должность казначея, потому что каприз доставил мне полчаса разговора наедине, потому что случай дал мне в руки цветок, ваше воображение разыгралось?
— Во-первых, мой друг, позвольте мне заметить, что уж слишком много капризов и случаев одновременно…С такими добрыми товарищами заходят далеко…
— Да, когда идут, но если остаются на месте?
— Никогда не остаются!
— Однако, возразил Эктор, — если вы меня принуждаете говорить серьезно о вздорных вещах, почему же принцесса удостаивает меня внимания, которым не награждает других?
— Потому что, априори, как говорят в Сорбонне, им всегда удостаивают кого-то. Этим кем-нибудь мог
