ленчем с бодрящими аперитивами, вскрыл запечатанный большой коронной печатью холщовый пакет и с любопытством взглянул на шуршащую шелковую бумагу секретной инструкции.
Она гласила, что на командующего экспедиционным корпусом возлагается задача поддержать демократическое правительство республики Итль в борьбе за национальное и политическое самоопределение с преступившими все божеские и человеческие законы анархическими бандами бывшей империи Ассора, причем вверенные генералу войска Наутилии не должны употребляться для боевых действий, во избежание международного конфликта. На экспедиционный корпус правительством возлагалась только внутренняя служба и охрана побережья Итля, что давало возможность покровительствуемой республике бросить все вооруженные силы на фронт, не опасаясь осложнений внутри страны.
Особо подчеркивалось, что, при наличии огромных природных богатств Итля и малоразвитой промышленности молодой республики, Наутилия готова оказать ей материальное содействие и кредит государственным и частным капиталом при условии соответствующего обеспечения вложенных средств долгосрочными промышленными концессиями.
Рекомендовались особая осторожность и такт, и к тексту инструкции была приложена, в плотном синем конверте, записка с личной печатью его величества.
Узнав собственноручный почерк монарха, генерал Орпингтон встал и прочел записку стоя.
«Генерал! Так как – я чувствую – вы готовы будете удавиться от тоски после чтения министерской канители, – я предложу вам нечто более интересное.
В министерстве иностранных дел имеются данные, что среди населения Итля существует значительная группа, желающая отдаться под эгиду нашей короны на условиях той же автономии, которой пользуются наши верные колонии.
Вы можете играть в дипломатическую чехарду по инструкции, хотя я думаю, что вы предпочли бы ей хороший бридж, но не упускайте из виду вышеозначенного дела.
Веря вашей энергии и остроумию, пребываю
благосклонный к вам Гонорий XIX».
Лорд Орпингтон оглянулся и, взяв записку щипцами для сахара, поднес к ней зажженную спичку.
Пепел он сбросил на пол и растер ногой.
Покончив с благоговейным уничтожением опасного манускрипта, генерал задумался.
В сущности говоря, в инструкции ничего трудного для понимания не было.
Он расшифровывал ее с такой же непринужденной легкостью, с какой монмартрский апаш прочитывает несколько знаков на понятном ему одному жаргоне, начертанных мелом на стене лавчонки в парижском предместье, в которых указывается кратко и ясно, когда удобнее придушить хозяина и где лежит шкатулка с рентой.
Инструкция, занимавшая пять страниц убористого текста пишущей машинки, сводилась для него к примитивной фразе каменного века:
«В удобную минуту съесть вместе с потрохами».
Ибо нужно повторить, что сэр Чарльз был искушенным государственным человеком. Он затянулся маниллой и прислушался к мощным ударам корабельных винтов, внимательно глядя на прекрасно проглаженные белые брюки вахтенного мичмана, видневшиеся на палубе сквозь жалюзи каютного люка.
И сказал вслух, обращаясь к этим брюкам:
– Друзья мои! Я отлично понимаю, что именно вам нужно! Но разрешите мне, в виде нравственного вознаграждения за гнусную пачкотню, на которую вы обрекаете меня в этой стране черномазых лодырей, облечь ее в сверкающий наряд здорового смеха. Позвольте мне разыграть ее в благородном стиле бессмертной комедии dell arte[2]. Нужно же и мне извлечь хоть крохотное удовольствие из подарка, который я должен сделать отечеству.
Сэр Чарльз сел в глубокое кресло-качалку и просидел некоторое время, устремив ясные серые глаза на малахитовую, унизанную перлами, ленту, гулко бежавшую за кормой «Беззастенчивого».
И вдруг… о, что сказали бы депутаты крайней левой?.. представитель великой морской державы опрокинулся на спину и задрыгал ногами, хохоча, как резвый школьник во время бесшабашной проделки.
Но минуту спустя он снова сидел спокойный и полный того невозмутимого достоинства, которое снискало ему всеобщее уважение сограждан.
На шестые сутки плавания в глубокой синеве горизонта протянулась легчайшая лиловая дымка.
– Имею честь доложить, сэр, – сказал старший лейтенант, поднеся руку к козырьку, – что открылся берег Итля.
Сэр Чарльз поднялся на спардек и взял у вестового бинокль.
Сиреневая дымка ширилась. Вынырнули из синевы розовые скалы, развернулись блаженные долины, усыпанные сахарными искрами вилл, дворцов и дач.
С берега лился пряный, сладковатый запах цветов и фруктов, ибо республика Итль была благословенным субтропическим уголком, беззаботным, как первая улыбка ребенка.
Близились осененные шатрами платанов здания Порто-Бланко, столицы Итля.
Из моря высунулся, как протянутая для привета рука, узкий мол с маяком на конце, промелькнули угрюмые стены фортов на скалах, прикрывающих вход в голубую лагуну.
И, одновременно с грохотанием рухнувших якорей, с кораблей эскадры генерала Орпингтона грянул салют в двадцать один выстрел, знак уважения национальному знамени Итля, шелковое полотнище которого взвевал благоуханный ветерок на парапете форта.
Флаг был двух цветов – ярко-зеленого и сиренево-розового.
«Цвет надежды и цвет мечтательной меланхолии, – подумал сэр Чарльз, отправляясь в каюту надеть парадный мундир, – это совсем неплохо для веселого начала».
2. Президент и нация
Самым ярким, самым ослепительным пятном на залитой полуденным зноем террасе была огненно- оранжевая лента, перерезавшая фрак президента от плеча к бедру. Концы ленты были собраны в розетку, и на розетке переливалась кровяными пламенами рубинов орденская звезда.
Это была звезда первой степени ордена Демократической Свободы.
Президент сам выбирал цвет ленты и три недели совещался с художниками о рисунке звезды. Наконец остановились на идее, которая была дана президентом же. В центре звезды, на круглом финифтяном лазурном поле, молодой Самсон раздирал пасть поверженного льва, изображавшего тиранию.
Звезда имела пять лучей, долженствовавших символизировать пять свобод: свободу печати, собраний, союзов, совести… и свободу вообще.
Когда один тайный недоброжелатель попытался указать главе республики, что самозваное правительство Ассора также избрало своей эмблемой пятиконечную звезду, президент пожал плечами и ответил со снисходительным презрением:
– Ну и что же? У них это просто бессмысленная звезда, а у нас каждый луч имеет демократическое значение. И потом вообще легче всего заниматься безответственной критикой.
Немедленно по утверждении статута парламентом последний преподнес президенту, в ознаменование его гражданских доблестей, первую степень нового ордена, в торжественной обстановке, с речами представителей всех парламентских группировок, музыкой и великолепным фейерверком.
С момента получения ордена президент не снимал фрака даже в домашней обстановке. И злые языки утверждали, что, следуя мудрому закону великого Тимура, господин Аткин решил носить верхнее платье до тех пор, пока оно, за ветхостью, не спадет само с его плотного торса.
Эти рассказы были уже явным преувеличением, но за достоверность одного факта ручалась камеристка
