– Хорошенькая цыпка, – и повернул вслед.
Бэла остановилась. Преследующий подошел, увидел глаза, переполненные тоской и презрением.
– Я требую, чтобы вы оставили меня в покое!..
Смешался:
– Простите, сударыня! Я не знал!..
Приподнял шляпу и ушел. Бэла дрожа вскочила в калитку, пробежала садиком.
На условленный стук открыл Семенухин со свечой. В другой руке (было ясно) – держал за спиной револьвер. Глаза круглились, и в них металось тревожное пламя свечи.
– Бэла?.. К-каким ветром?.. Что-ниб-будь случилось?
– Орлов!..
– Т-сс! Идите в к-комнату. Скорее!.. Ну, в ч-ччем дело?
– Орлов… арестован!
Семенухин схватил руки. Бэла вскрикнула.
– Ай!.. Мне же больно!
Опомнился, выпустил руки.
Спросил глухо и зло.
– Где, к-как?..
– Я ничего не знаю… Тут какое-то недоразумение… Вот газета! Сказано вчера, но сегодня утром он был дома… Я не понимаю… Но он сказал – буду дома в семь вечера. До десяти не было. Я не могла!.. Поехала к вам!
Семенухин швырнул протянутую газету. Помолчал.
– Я эт-то ч-читал! Но с-сегодня, п-после эт-того он б-был здесь у меня. Неужели?..
Увидел, что Бэла, задыхаясь, прислонилась к стене… Едва успел подхватить и посадить на стул.
Спокойно налил воды в стакан, набрал в рот и прыснул в лицо. Щеки медленно порозовели.
– Ну, оч-чнитесь! Нельзя т-так! Ост-тавайтесь ночевать здесь! На квартиру в-вам ни в коем с-случае нельзя в-возвращаться. Я с-сейчас уйду. Нужно срочно в-выяснить. Если т-ттолько!.. – Семенухин сжал кулаки и остановился. Набросил пальто и ушел.
Утром Бэлу разбудил его голос, странный, твердый, как палка.
– Вст-тавайте! Я узнал! Арест-тован в-вчера веч-чером. Я т-так и думал. Имейте в виду, – он остановился и взглянул прямо в глубь глаз Бэлы, – что Орлов б-больше не с-существует ни для в-вас, ни для меня, ни для партии. Он совершил п-предательство…
Бэла смотрела непонимающими глазами.
– Да, п-ппредательство!.. Он б-был вчера у м-меня и заявил, что он сдастся, чтоб-бы сп-ппасти эт-того арест-тованного муж-жика. Я запретил ему это от имени п-партии и ревкома. Он дал ч-честное слово и нарушил его… Он п-ппредатель, и мы вычеркиваем его!..
Бэла поднялась.
– Орлов сдался?.. Сам?.. Не поверю! Этого не может быть!
– Я лгать не с-стану. Мне это т-тяжелей, чем вам.
Бэла вспыхнула.
– Вы, Семенухин, дерево, машина!.. Я не могу!.. Поймите. Я… люблю его! Я для него пошла на это… на возможность провала… на верную смерть.
– Тт-тем хуже, – спокойно ответил Семенухин, – оч-чень жаль, чт-то вы избрали себе т-такой объект. Сейчас я с-созову экстренное соб-брание ревкома, для суда над Орловым… П-партии не нужны слаб- бодушные Маниловы! Вот!
Бэла спросила, задохнувшись:
– Это правда?.. Вы не шутите, Семенухин?
– Мне к-кажется время не для шут-ток!
Бэла отошла к окну. По вздрагиваниям спины Семенухин видел, что она плачет. Но молчал каменным молчанием.
Наконец, Бэла повернулась. Слезы заливали глаза.
– Что? – спросил Семенухин.
И сам вздрогнул, услыхав напряженный, тугой и неломкий голос.
– Если это правда… я отказываюсь!.. Я презираю свою любовь!
Капитан Туманович пришел в комиссию вечером и, взявши ручку, раскрыл дело «Особой Комиссии по расследованию зверств большевиков, при Верховном Главнокомандующем вооруженными силами Юга России».
Уверенным, круглым и размашистым почерком вписал несколько строк, потом отложил перо, рассеянно поглядел в синюю муть окна и, подвинув удобнее стул, стал писать заключение.
Тонкий нос капитана вытянулся над бумагой, и стал он похож на хитрого муравьеда, разрывающего муравьиную кучу.
Когда скользили из-под прилежного пера последние строки, в дверь осторожно постучались. Капитан не слыхал. Стук повторился.
Туманович нехотя оторвался, и синие ледяшки были одно мгновение тусклыми и непонимающими.
– Войдите, – сказал он, наконец.
Вошедший прапорщик приложил руку к козырьку и сказал с таинственностью романтического злодея:
– Господин капитан, арестованный Орлов доставлен по вашему приказанию.
– Приведите сюда… И, пожалуйста, приведите сами. Вчера солдаты завоняли весь кабинет махоркой, а я совершенно не переношу этого аромата. Будьте добры и не обижайтесь.
Орлов сидел в приемной на скамье. Солдаты двинулись вести его, но прапорщик взял у одного винтовку.
– Я сам отведу! Пожалуйте, господин Орлов!
Они вышли в коридор.
– Видите, какой почетный караул, – конфузясь, сказал прапорщик, – капитан приказал, – и добавил смешливо:
– Ну как, вы еще не надумали удрать?
– Для вашего удовольствия постараюсь не задержать.
– Ах, мне очень хотелось бы посмотреть!.. Вы знаете, по секрету, ей богу я даже хотел бы, чтоб у вас это вышло. Я очень люблю такие штуки!
Орлов засмеялся.
– Хорошо! Я вас не обижу! Будете довольны!
В кабинете Туманович подал Орлову лист бумаги и перо.
– Я вызвал вас только на минуту. Распишитесь, что вы читали заключение.
– Какое?
– Следственное заключение.
– И только? А если я не желаю?
Туманович пожал плечами.
– Как хотите! Это нужно для формальности!
Орлов молча черкнул фамилию под заключением.
– Все?
– Все! Прапорщик! Уведите арестованного!
Фраза, брошенная прапорщиком на ходу в коридоре, всколыхнула Орлова.
И, выходя из кабинета капитана, он успокаивал себя, сжимая волю в тугую пружину.
В длинном коридоре было три поворота между комнатой прапорщика и кабинетом Тумановича. Тускло горела в середине, засиженная мухами, лампочка.
