со всеми. И присоединился к общему воплю, когда оно взорвалось. Горящий корабль стал падать в Реку. Воздушный шар продолжал лететь на северо-восток и вскоре пропал из виду. Тем временем пылающий корабль рухнул в воду. Его скелетообразная основа затонула почти сразу, но куски обшивки еще горели несколько минут, пока не погасли.
На небесном корабле путешествовали не ангелы и не демоны. Тот, кого Мэлори с женой вытащили из воды и доставили на берег в своей лодке, был точно таким же человеком, как они. Длинный и тощий, как шпага, чернявый, с большим носом и слабым подбородком, он таращил на спасителей черные глазищи при свете факела, не говоря ни слова. Когда его внесли в общинный дом, вытерли, укрыли теплыми одеялами и напоили горячим кофе, он произнес что-то по-французски, а потом заговорил на эсперанто:
— Сколько еще спаслось?
— Пока неизвестно, — ответил Мэлори.
Несколько минут спустя к берегу прибило первое из двадцати двух тел — многие из них сильно обгорели. Один труп был женский. Поиски вели всю ночь и часть утра, но никого больше не обнаружили. В живых остался только француз. Хотя он был слаб и еще не вышел из шока, он захотел встать и принять участие в поисках. Увидев тела, сложенные у питающего камня, он разразился слезами и долго плакал. Мэлори счел это добрым знаком. Значит, незнакомец был не настолько потрясен, чтобы не мочь выразить свое горе.
— Куда делись те, другие? — спросил француз. После ответа его горе превратилось в ярость, он погрозил кулаком небесам и прорычал проклятие какому-то Торну. Позже он спросил, не видел ли кто- нибудь здесь еще одну воздушную машину, вертолет. Многие видели.
— А он куда направился? — спросил незнакомец.
Кто-то сказал, что машина, издававшая громкий стрекот, ушла вниз по Реке. Другие — что вверх. Спустя несколько дней пришло известие, что машина упала в Реку на двести миль выше по течению, во время грозы. Видел это только один человек, и он утверждал, что из тонущей машины кто-то выплыл. В ту местность по барабанной связи послали запрос: не появлялись ли там неизвестные? Оттуда ответили, что нет.
В Реке плавало небольшое количество Граалей, их выловили и принесли спасенному. Один он опознал как свой и в полдень уже ел из него. Несколько Граалей были «свободными», то есть открыть их мог любой, и государство Новая Надежда реквизировало их.
Потом француз спросил, не проплывали ли мимо гигантские суда с гребными колесами. Да, одно прошло, «Рекс грандиссимус», управляемое бесчестным Иоанном, королем английским.
— Хорошо, — сказал француз, подумал и добавил: — Я мог бы остаться здесь и подождать, когда придет «Марк Твен». Но я, пожалуй, отправлюсь вслед за Торном.
Он уже достаточно оправился, чтобы рассказать о себе. И как он о себе говорил!
— Я — Савиньен де Сирано Второй де Бержерак. Я предпочитаю, чтобы меня называли Савиньен, но все почему-то зовут меня Сирано. И я позволяю людям эту маленькую вольность. Ведь в последующих веках меня знают как Сирано, хотя это неверно, и я столь знаменит, что люди уже не могут привыкнуть к другому имени. Им кажется, что они лучше знают, как меня называть. Вы, разумеется, слышали обо мне.
И он оглядел своих спасителей, словно давая понять, какая честь для них принимать у себя столь великого человека.
— С прискорбием должен сознаться, что не слышал, — сказал Мэлори.
— Что? Я был величайшим фехтовальщиком своего времени. Да что там своего — всех времен. К чему понапрасну скромничать? Я был также автором нескольких замечательных трудов. Я написал острые сатиры о путешествии на Солнце и на Луну. Мою пьесу «Обманутый педант» некий мсье Мольер позднее, кажется; выдал за свою, внеся в нее некоторые изменения. Ну, возможно, я несколько преувеличиваю, но он, безусловно, использовал мою комедию. И, как я понимаю, англичанин по имени Джонатан Свифт также использовал некоторые мои идеи в своих «Путешествиях Гулливера». Я их не упрекаю, поскольку и сам порой использовал чужие идеи — усовершенствуя их, разумеется.
— Все это очень хорошо, сэр, — сказал Мэлори, воздержавшись от упоминания о собственных работах. — Но, если для вас это не слишком утомительно, вы могли бы рассказать нам, как очутились на воздушном корабле и отчего этот корабль загорелся.
Де Бержерак жил у Мэлори в ожидании времени, когда ему найдут пустую хижину или дадут инструменты, чтобы он сам построил себе дом. В тот момент он, его хозяева и еще человек сто сидели или стояли у большого костра перед хижиной.
Рассказ получился длинный и еще более фантастический, чем повести самого рассказчика или Мэлори. Сэр Томас, однако, чувствовал, что француз рассказывает не все. Когда тот закончил, Мэлори произнес, словно размышляя вслух:
— Так, значит, это правда, что есть башня посреди северного полярного моря, — того самого, из которого берет начало Река, впадая потом в него же? И правда, что создатели этого мира, кто бы они ни были, живут в этой башне? Хотелось бы мне знать, что стало с тем японцем, Пискатором. Приняли ли обитатели башни — а это, безусловно, ангелы — его к себе, ибо он прошел сквозь врата рая? Или они отослали его куда-то — возможно, в отдаленную часть Реки? И этот Тори, что могло толкнуть его на преступление? Быть может, он демон в человеческом обличье.
Де Бержерак громко и презрительно рассмеялся.
— Ни ангелов, ни демонов не существует, друг мой. На Земле я говорил, что нет и Бога, но сейчас этого не утверждаю. Но, признавая существование Творца, не обязательно верить в сказки об ангелах и демонах.
Мэлори стал горячо настаивать на своем. Завязался спор, во время которого француз ушел прочь. Ночь он провел, как слышал Мэлори, у одной женщины, считавшей, что столь непревзойденный фехтовальщик должен и любовником быть непревзойденным. По ее словам, он оправдал ожидания, хотя оказался, пожалуй, чересчур привержен тому способу любви, который, по общему мнению, достиг высот — или, скорее, бездн во Франции. Мэлори охватило отвращение. Но позднее в тот же день де Бержерак пришел, чтобы извиниться за свою неблагодарность по отношению к тому, кто спас ему жизнь.
— Я не должен был насмехаться над вами, мой спаситель, принявший меня под свой кров. Приношу вам тысячу извинений, надеясь получить взамен одно прощение. — Я вам прощаю, — искренне сказал Мэлори. — И хотя вы отвергали нашу церковь на Земле и кощунственно высказывались о Боге — возможно, сегодня вы не откажетесь посетить вечернюю мессу за упокой души ваших товарищей?
— Это самое меньшее, что я могу сделать, — сказал де Бержерак.
Во время службы он обливался слезами так, что потом Мэлори, пользуясь возвышенным настроем Бержерака, спросил его, не хочет ли тот вернуться к Богу.
— Я, пожалуй, никогда и не покидал его, если он существует, — ответил француз. — Я оплакивал тех, кого любил на борту «Парсеваля», и тех, кого уважал, хотя и не любил. Я плакал от злости на Торна — или как его там зовут по-настоящему? А еще я плакал оттого, что столько мужчин и женщин еще так невежественны и суеверны, что верят во всю эту чушь.
— Вы говорите о мессе? — ледяным тоном осведомился Мэлори.
— Да, уж простите мне и эту вину! — крикнул де Бержерак.
— Не прощу, пока вы искренне не покаетесь и не принесете свое покаяние Богу, которого столь тяжко оскорбили.
— Quelle merdet!![1] — сказал Бержерак, но тут же обнял Мэлори и расцеловал его в обе щеки. — Как я хотел бы, чтобы то, во что вы верите, было правдой! Но будь это так, как мог бы я простить Бога.
Он простился с Мэлори, сказав, что они, быть может, больше никогда не увидятся. Завтра поутру он отправляется вверх по Реке. Мэлори заподозрил, что для этого Бержераку придется украсть лодку — так оно и оказалось.
Потом Мэлори часто думал о человеке, выпрыгнувшем из горящего дирижабля, о человеке, побывавшем в башне, о которой говорили многие, но которую не видел никто, кроме француза и его спутников. Или, если верить рассказу Бержерака, кроме них, кучки древних египтян и одного лохматого получеловека.
