Ему потребовалось чуть больше недели, чтобы научиться основам племенной речи. И хотя технология туземцев являлась примитивной даже в сравнении с пещерными людьми ледникового периода, говорили они на довольно сложном языке. Несмотря на небольшой запас слов этого диалекта, Кикаха сначала не улавливал оттенков смысла, которые передавались едва различимыми гласными звуками. Кроме того, он заметил особенность, с которой никогда прежде не встречался. При построении фразы последний согласный звук слова влиял на изменение первого согласного звука последнего слова. Но как и во всех живых языках, каждое правило имело множество исключений. И если учесть комбинации исключений и правила, то речь туземцев становилась для чужака настоящим камнем преткновения.
Кикаха вспомнил, что когда-то читал о сходном изменении согласных в языке кельтов. Однако сам не мог судить об этом сходстве.
Иногда ему казалось, что люди племени, называвшие себя «тана», действительно могли быть потомками древних кельтов. Но в таком случае ни один современный кельт не понял бы их языка. За многие тысячелетия речь претерпела значительные изменения. Например, самец-мусоид, используемый для езды, назывался «хикву». Но имело ли это слово какую-то связь с латинским «эквус»? Ту статью Кикаха читал очень давно, но, кажется, там говорилось, что слово «эквус» имело отношение к греческому «гиппос» и похожему слову на кельтском языке.
Об остальном оставалось только догадываться. Впрочем, от его предположений ничего не зависело, и он интересовался этим из чистого любопытства. Почему, к примеру, племя, перенесенное сюда с Земли, называло мусоида лошадью? Очевидно, потому, что слово «хикву» функционально напоминало им именно ее, а не какое-то другое животное, встречавшееся прежде.
В течение дня Кикаха либо ехал верхом на «мерке» — ездовой «лосихе», — либо лениво бродил вокруг лагеря и неустанно разыскивал знаки, которые могла оставить Анана. Слабое знание языка не позволяло ему задавать вопросы. Хотя, возможно, кто-то из туземцев видел светлокожих чужеземцев и странного черного человека.
На десятый день они проехали через проход между двумя высокими и неизменяющимися горами. Там, за пологим склоном и широким побережьем, начинался океан.
Склоны гор по эту сторону покрывали леса с настоящими — неподвижными деревьями. Увидев их, Кикаха едва сдержал восторженный крик. Высота деревьев достигала сотни футов, и многие из них напоминали сосны и дубы. Ближе к воде располагались ореховые и фруктовые рощи.
Кикаха не понимал, почему туземцы не ведут оседлый образ жизни.
Почему скитаются по изменяющимся землям вдали от гор, окружающих море.
Пока караван спускался по склону, небо закрыли облака, и загремел громю Тана остановились на полпути к подножию. Вождь Вергенгет собрал совет. Выслушав мнение нескольких воинов, он приказал поворачивать назад и возвращаться в долину по ту сторону гор.
Кикаха окликнул Люкио — молодую женщину, которая нравилась ему и фигурой и характером:
— Почему мы возвращаемся?
Люкио побледнела от страха. Ее глаза округлились, как у испуганной лошади.
— Мы приехали слишком рано. Гнев Властителя еще не утих.
В тот же миг блеснула первая молния. Дерево в двухстах футах раскололось посередине. Одна половина упала, другая осталась стоять.
Вождь выкрикивал приказы и торопил людей, но те не нуждались в понуканиях. Вскоре отступление превратилось в паническое бегство. Мусоиды помчались неудержимым галопом. Седоки неистово натягивали поводья. Волокуши подпрыгивали на кочках, теряя груз. Кикаха и Люкио остались вдвоем. Вернее, втроем. Под деревом, сжавшись в комочек, плакала шестилетняя девочка. Она лишь на минуту отошла от родителей, и тех унесли обезумевшие животные.
Несмотря на связанные запястья, Кикаха взял девочку на руки и быстро зашагал к проходу в горах. Люкио бежала впереди. В блеске молний и яростном шуме бури ее фигура казалась маленькой и беззащитной. Позади раздался оглушительный раскат грома. Ребенок обвил руками шею Кикахи и прижался лицом к его плечу.
Кикаха выругался. Ему еще никогда не доводилось попадать в такую жуткую грозу. Тем не менее сейчас он мог убежать от туземцев. У него впервые появилась возможность снова обрести свободу… но тогда пришлось бы бросить ребенка на произвол судьбы.
Из черных туч хлынул ливень, хлеставший по телу, словно плеть. Вода лилась как из ведра.
Кикаха ускорил шаг и опустил голову. В зареве частых молний проступала фигура Люкио темным пятном. Женщина бежала впереди, подгоняемая страхом. Будь Кикаха покрепче и без ноши на руках, он бы вряд ли догнал ее теперь. Люкио бежала, как олимпийский чемпион.
Внезапно она поскользнулась на мокрой траве, упала и проехала на животе несколько футов. Едва Люкио поднялась на ноги, как послышалось громкое шипение и оглушительный треск. Кикаху ослепила яркая вспышка. Несколько секунд он вообще ничего не видел. А молнии продолжали свой огненный танец, хотя уже и не так близко. Прозрев, он увидел, что Люкио снова лежит на земле. И не двигается.
Приблизившись к ней, Кикаха почувствовал запах горелой плоти. Девочка сильнее прижалась к его груди. Он опустил ее на землю и осмотрел почерневшее тело Люкио. Она была мертва. Кикаха схватил ребенка и побежал по склону холма. На фоне мелькавших вспышек он вдруг заметил гигантскую призрачную фигуру.
«Вот это да! — подумал он, замедляя шаг. — Такого не увидишь и в кошмарном сне. Не удивительно, что все племя бежало в панике, забыв о маленьком ребенке».
Фигура приблизилась, и Кикаха обнаружил, что это два существа, а вернее, Вергенгет на своем хикву. Вождю удалось укротить испуганного «лося», и он вернулся за отставшими. Победа над собственным страхом далась ему тяжелой ценой. Он весь дрожал от напряжения и с трудом удерживал мусоида от панического бегства. Бедное животное, очевидно, решило, что хозяин сошел с ума, потому что только безумец мог вернуться в этот ревущий ад наполненного смертью побережья.
В тот миг Кикаха понял, почему Вергенгет стал вождем.
Седая мокрая борода старика прилипла к груди. Ноздри яростно раздувались, а зрачки вращались, как у бешеного пса. Он прикусил губу с такой силой, что появилась кровь, Кикаха окликнул его и указал на труп. Вергенгет кивнул, давая понять, что он все уже увидел.
Вождь усадил ребенка в седло перед собой. Кикаха подумал, что туземец бросит его здесь. Да и зачем было рисковать своей шкурой и жизнью девочки из-за какого-то чужеземца?
Однако Вергенгет наклонился, протянул руку и помог Кикахе взобраться на хикву. Потом развернул мусоида к ущелью и пустил его в галоп. Животное помчалось вперед, как выпущенная из лука стрела. Несмотря на тяжелый груз, «лось» скакал все быстрее и быстрее, и вскоре они добрались до ущелья. Дождь остался позади. Гром и молнии по-прежнему бушевали, но уже на безопасном расстоянии.
ГЛАВА 8
Вергенгет передал девочку рыдавшей матери. Расстроенный отец поцеловал дочь, но на его лице застыло выражение висельника. Он стыдился своей трусости и того, что позволил страху овладеть собой.
— Мы останемся здесь, пока ярость Властителя не утихнет, — сказал вождь.
Кикаха спустился с животного. Следом за ним на землю спрыгнул Вергенгет. Какой-то миг Кикахе хотелось выхватить нож из-за пояса вождя. Он мог бы убежать в грозу, и никто из туземцев не отважился бы броситься в погоню. Он спрятался бы в густых лесах побережья, и если бы молнии обошли его стороной, люди племени уже никогда не нашли бы следов своего странного пленника.
Да, Кикаха мог убежать. Но кое-что удерживало его от решительных действий. И истина состояла в том, что ему не хотелось оставаться одному.
Большую часть жизни Кикаха был одинок — причем не из-за отсутствия таких качеств, как общительность и дружелюбие. Нет, он без труда сходился с людьми: сначала с детьми с соседних ферм, затем с ровесниками в сельской школе, а позже с другими студентами в колледже.
