не является плодом твоего воображения.
Добавлю, что процентов сорок всех санкторских женщин работало в организациях Федеральной Службы. Кто после этого посмеет утверждать, что Санктор — не самое лучшее место для отдыха Мобильной Пехоты?
А ведь помимо «естественных» преимуществ, немалые усилия прилагаются для того, чтобы ребята в форме на Санкторе не скучали. Иногда кажется, что у большинства санкторцев две работы, и синие круги под глазами говорят о том, что свои ночи они тратят в основном на то, чтобы доставить нам удовольствие. Черчилль-роуд, идущая от базы к городу, сплошь застроена заведениями, специально рассчитанными на то, чтобы безболезненно и незаметно освобождать человека от сбережений, которые на самом деле ему не очень-то и нужны. Сам процесс расставания с деньгами обставлен замечательно — все происходит весело, легко и под соответствующую музыку.
Если же удается миновать все стоящие вдоль дороги ловушки и капканы и сохранить немножко денег, то уж в городе все равно никуда не деться столько там способов облегчить бумажник.
И вся планета, и город Эспирито Санто настолько поразили меня и запали в душу, что я стал носиться с идеей остаться здесь после окончания службы.
Как и полагается представителю эгоцентричной человеческой расы, я совершенно равнодушно относился к тому, что станет с моими потомками через двадцать пять тысяч лет. Этому профессору с исследовательской станции не удалось меня запугать. По крайней мере, когда я бродил по городу, меня не покидала мысль, что человечество переживает здесь пик своего развития.
Итак, возможностей для активного отдыха было хоть отбавляй. На «Роджере», например, любили вспоминать, как однажды в забегаловке «сорвиголовы» ввязались в дружескую дискуссию с компанией флотских (с другого корабля, разумеется), сидевшей за соседним столом. Дебаты проходили на высоких тонах и в непринужденной обстановке. В определенный момент, правда, стало немного шумно, так что примчавшейся с базы полиции пришлось прервать беседу и даже немного пострелять в воздух. Неприятных последствий, во всяком случае для нас, не было, кроме необходимости уплатить за сломанную мебель. Комендант базы резонно полагал, что десантникам должна предоставляться определенная степень свободы. Определенная, конечно.
Казармы, в которых мы обитали, были вполне комфортабельными, и кормили там на убой. Никаких правил внутреннего распорядка практически не существовало — можно было вообще туда не приходить. Я, тем не менее, всегда возвращался: казалось глупым тратиться на отели, когда в твоем распоряжении уютное чистое жилье и возможность потратить свои деньги с гораздо большим толком.
Мы жили не хуже, чем в отеле. У нас с Эйсом был номер на двоих на «сержантском» этаже. Однажды утром, видимо, после ночи активного отдыха, Эйс пытался меня растолкать.
— Подъем, солдат! Нас атакуют баги!
Я сказал ему, что нужно сделать с этими багами.
— Давай, давай, поднимайся, — настаивал он.
— Мне все равно нечего делать. Я пуст, — пробормотал я.
Как раз накануне вечером я познакомился со специалистом по химии (женщиной, естественно, и привлекательной) с исследовательской станции. Они работали вместе с Карлом на Плутоне, и Карл в письме просил найти ее, когда буду на Санкторе. У специалиста была стройная фигура, ослепительно рыжие волосы и весьма дорогостоящие привычки. Несомненно, Карл наговорил ей, что у меня на отдыхе должна быть при себе сумма, слишком обременительная для одного человека. Из чего она уже сама сделала вывод, что всю ночь может купаться в местном шампанском. Я не стал подводить Карла, скрыл, что у меня на руках лишь скромный гонорар десантника, и всю ночь поил ее шампанским.
Сам же я пил то, что они здесь называют «ананасовым крюшоном» (хотя даже следов ананаса ни в одном бокале не нашел). В результате после всех хождений по барам я вынужден был идти домой пешком — денег на такси уже не оставалось. Но я был доволен. В конце концов, для чего вообще существуют деньги? Я говорю о деньгах, заработанных на войне с багами, конечно.
— Не дури, — сказал Эйс. — Так и быть — угощаю. Мне как раз везло этой ночью. Ободрал одного флотского как липку.
Короче, пришлось встать, побриться и принять душ. Потом мы спустились вниз и набрали в столовой всякой всячины — от яиц и картошки до джема и замысловатых пирожных. Выйдя, мы оба почувствовали, что после такого количества пищи не сможем одолеть Черчилль-роуд. Поэтому завалились в первый попавшийся бар. Я и здесь сделал попытку найти крюшон из настоящих ананасов и опять потерпел неудачу. Крюшон был насквозь поддельным, зато холодным. Видно, никогда в жизни не удается получить все сразу.
Мы лениво болтали о том о сем, Эйс заказал по второму кругу. Я попробовал его крюшон из земляники — то же самое. Эйс молча разглядывал свой стакан, потом вдруг спросил:
— Когда-нибудь думал о том, чтобы стать офицером?
— Чего? Ты спятил, — сказал я.
— Вовсе нет. Погляди сам, Джонни, этой войне не видно конца. Неважно, что твердят пропагандисты, успокаивая штатских. Мы-то с тобой видим, что баги просто так не утихомирятся. Так почему бы не попытаться спланировать свое будущее, посмотреть вперед? Знаешь, как шутят? Если ты решил играть в оркестре, то лучше махать дирижерской палочкой, чем стучать в большой барабан.
Беседа приняла неожиданный оборот, я был смущен и не знал, что ему ответить. Такое предложение, да еще от Эйса… Я спросил первое, что пришло в голову:
— А ты сам? Почему бы тебе не попробовать?
— Мне? — переспросил он. — Опомнись, сынок, о чем ты говоришь? У меня нет твоего образования, и я на десять лет старше. А у тебя подходящий интеллектуальный индекс, и я уверен, что ты проскочишь экзамены в Кадетский корпус. Точно говорю — если пойдешь в профессионалы, станешь сержантом раньше меня. А через день станешь кадетом…
— Теперь я знаю — ты точно спятил!
— Послушай человека, который годится тебе в отцы. Я не хотел говорить… ты в меру глупый, романтичный и честный человек. Будешь офицером, которого полюбят солдаты и за которым они пойдут. А что касается меня… что ж, я рожден быть сержантом. Я достаточно пессимистично смотрю на жизнь. Такие, как я, нужны, чтобы уравновешивать энтузиазм таких, как ты. Что меня ждет? Ну, стану когда-нибудь сержантом… потом пройдет двадцать лет службы — уволюсь. Пойду на подходящую работенку — может быть, полицейским. Женюсь на простой хорошей женщине с такими же простыми вкусами, как и у меня. Буду болеть за какую-нибудь спортивную команду, ловить рыбу, а придет время — спокойно отойду в мир иной.
Эйс умолк и отхлебнул из стакана.
— А ты, — продолжил он, — будешь воевать, дослужишься до больших чинов и геройски погибнешь. А я прочту о твоей гибели и гордо скажу: «Я знал этого человека, когда…» Нет, я скажу, что часто одалживал тебе деньги мы оба были капралами… Правда, здорово?..
— Я никогда не думал об этом, — медленно сказал я. — Хотел только отслужить срок.
Он усмехнулся:
— О каком сроке ты говоришь! Ты слышал, чтобы кого-нибудь сейчас увольняли? Война идет, а ты все твердишь о двухлетнем сроке!
Он был прав. Пока идет такая страшная война, говорить о сроках службы бессмысленно. По крайней мере, нам. Я подумал, что сейчас разговор о сроке службы — это показатель отношения к ней. Тот, кто думает о «двух годах», знает, что рано или поздно уйдет из армии. В глубине души он чувствует себя гостем Службы. Он может говорить: «Когда эта треклятая война кончится…»
Профессионал никогда так не скажет. Для него увольнение через двадцать лет — конец самого важного этапа жизни. Быть может, для профессионала равноценны оба возможных исхода — увольнение и гибель в бою…
— Ну, может быть, и не два года, — признал я. — Но ведь война не может длиться вечно.
— Так уж и не может?
— А, по-твоему, она навечно?
— Господи, кабы я знал. Однако никто мне этих секретных данных не сообщает. Но ведь это не
