– Да, физик из меня уже не выйдет. Двадцать шесть лет – все равно, что геологическая эпоха.
– Ты вообще не найдешь никакой работы.
– Почему? Я думаю снова пойти учиться и получить еще раз степень магистра, возможно, буду продолжать… Майк покачал головой.
– Уильям, пусть скажет, – беспокойно задвигалась Мэригей. – Кажется, он что-то знает.
Майк опустошил свой стакан и покрутил его, наблюдая за кусочками льда на дне.
– Верно. Ты знаешь, ведь Луна – это территория ИСООН, все мы там работаем на Силы, военные или штатские – все равно. И ты знаешь, как разносятся слухи.
– Старое армейское развлечение.
– Вот-вот. Ну, так я слышал кое-что. – Он махнул рукой. – Кое-что о вас, о ветеранах, и постарался этот слух проверить. Он оказался правдой.
– Рад слышать.
– Погоди радоваться. – Он поставил стакан на место, вытащил сигарету, повертел и спрятал назад. – ИСООН намерены любым способом склонить вас к возвращению в армию. Они контролируют Бюро Трудоустройства, и, будь спокоен, ты окажешься или плохо обученным, или слишком хорошо обученным для любой работы, какую бы ты ни пробовал найти, – кроме как армейской службы.
– Ты уверен? – спросила Мэригей. Мы оба знали достаточно много и понимали, что ИСООН вполне может такое устроить.
– Клянусь господом богом. У меня есть знакомый в лунном отделении Бюро. Он показал мне приказ – все очень вежливо сформулировано. И в скобках – «без исключения».
– Может, когда я закончу колледж…
– Ты не попадешь в колледж. Не пробьешься сквозь этот лабиринт стандартов и ограничений. Попробуешь нажать – скажут, что ты уже стар… проклятье, я уже не смог пробиться на доктора, это в моем возрасте, и…
– Да, я понял, я на два года старше, чем нужно.
– Вот именно. Или всю оставшуюся жизнь проживешь за счет государства, или вернешься в армию.
– Тут и думать нечего, – сказала Мэригей. – В солдаты мы не пойдем.
– Я согласен. Если пять или шесть миллиардов человек могут прилично существовать и без профессии, то и я смогу.
– Они к этому привыкли с детства – к такому положению вещей, – сказал Майк. – И это, скорее всего, не совсем то, что ты назвал бы приличной жизнью. Большинство просто сидит по домам, смотрит стерео и курит «траву». Еды они получают едва достаточно, чтобы сбалансировать затраты энергии. Мясо раз в неделю. Даже по первому классу обеспечения.
– Ничего особенно нового, – сказал я, – особенно по части еды: в армии нас так и кормили. Что до остального, то, как ты сказал, мы с детства к этому не привыкли. Мы не станем целый день сидеть и смотреть головидение.
– Я хочу рисовать, – сказала Мэригей. – Я всегда хотела серьезно заняться живописью.
– А я буду продолжать изучать физику, просто так, для себя. И займусь музыкой, и буду писать… – Я обернулся к Мэригей. – Или еще чем-нибудь займусь, как нам рассказывал сержант на Старгейте.
– Присоединишься к Новому Возрождению, – сказал Майк безжизненным тоном и раскурил трубку. Это был настоящий табак, и по комнате распространился восхитительный запах.
Он, видимо, заметил, как я на него смотрю голодными глазами.
– Ну что из меня за хозяин! – Он извлек несколько листиков бумаги из кисета и ловко свернул сигаретку: – Держи. Мэригей, ты будешь?
– Нет, спасибо, Майк. Если с табаком действительно так туго, то я лучше не буду снова привыкать.
Майк кивнул, попыхивая погаснувшей было трубкой.
– Да, ничего хорошего. Лучше тренировать психику научиться расслабляться и без табака.
Я закурил свою тоненькую сигарету. Хороша.
– На Земле ты ничего лучше не достанешь. И марихуана у нас тоже лучше, от нее голова так не мутнеет. Вошла мама и присела с нами.
– Обед будет через несколько минут готов. Майк опять критикует наши порядки, я слышала.
– Разве я не прав? Пара сигарет с земной «травой» – и ты зомби.
– Кто это «ты»? Ведь ты сам не куришь ее?
– Ладно, ладно. Послушный мальчик не перечит мамочке.
– Когда она права, – сказала мама совершенно, однако, без улыбки. – Так! А вы, детки, любите рыбу?
И заговорили на совершенно безопасную тему – о том, какие мы голодные, и потом сели вокруг блюда, на котором лежал громадный лютеанус, к нему был подан рис. Первая настоящая еда, которую нам с Мэригей довелось отведать за последние двадцать шесть земных лет.
Глава 8
Как и все остальные, на следующий день я давал интервью на стереовидении. Полное отчаяние. Комментатор:
– Сержант Манделла, вы, судя по наградам, один из самых бравых солдат в ИСООН.
– Это точно, мы все получили по пригоршне планок, еще на Старгейте.
– Вы участвовали еще в знаменитой кампании «Альфа-0», первой настоящей битве с тельцианами, и вот сейчас как раз вернулись из рейда к Йод-4.
– Э-э, не совсем так, мы… Комментатор:
– Прежде чем мы расскажем о кампании «Йод-4», наши зрители очень хотели бы услышать ваши личные впечатления о столкновении с тельцианами, так сказать, лицом к лицу. Жуткие они существа, не правда ли?
Я:
– В общем, да. Наверное, вы видели снимки. Единственное, что на них плохо видно, – это фактура покровной ткани. Кожа у них морщинистая, как у ящериц, и бледно-оранжевого цвета.
Комментатор:
– А как они… пахнут?
– Пахнут? Понятия не имею. В боекостюме можно чувствовать только собственный запах. Комментатор:
– Ха-ха, понимаю. Но мне хотелось бы вот что узнать: что вы чувствовали, вы лично, когда первый раз увидели противника… Испуг, отвращение, ненависть – что именно?
– Ну, сначала я был испуган, и отвращение тоже чувствовал. Это еще до боя, когда над нами пролетел одиночный тельцианин. Во время же боя мы находились под воздействием постгипнотического внушения – его нам сделали на Земле, и ключевая фраза приводила внушение в действие, – и я испытывал только искусственную ненависть.
– Вы их презирали и сражались немилосердно.
– Правильно. Мы истребили всех до одного. Хотя они и не пытались сопротивляться. Но когда нас освободили от воздействия внушения… мы сами не могли поверить, что это мы сделали. Четырнадцать человек сошли с ума, все остальные еще неделю сидели на транквилизаторах.
– Понимаю, – рассеянно сказал комментатор и бросил взгляд куда-то в сторону. – Скольких убили вы лично?
– Пятнадцать, двадцать, не знаю, ведь я уже говорил, мы сами себя не помнили. Это было истребление.
В течение всего интервью комментатор как-то странно повторял сам себя и держался несколько скованно. Вечером, уже дома, я понял, в чем было дело.
