4
Сол посмотрел на Эрику. Они с опаской вошли в спальню. Там тоже пахло табаком Йозефа. Постель была аккуратно заправлена. На трюмо, кроме расчески и носового платка, ничего не было.
Сол лишь на секунду отвлекся на эти детали — только дверь привлекала его внимание. Эрика уже взялась за ручку двери. Она потянула ее на себя, скрипнули петли, дверь открылась. Их встретила темнота. Эрика ощупала стену внутри, но выключателя не нашла. Ногой она задела предмет на полу и подняла его. Фонарик.
Эрика включила его и осветила ступеньки, ведущие вниз. Некрашеные стены были покрыты плесенью. С потолка свисала паутина, на ступеньках по краям толстый слои пыли, по центру — следы ног.
От запаха пыли у Сола защекотало в носу. Он подавил в себе желание чихнуть. Вглядевшись, он увидел внизу лестничную площадку. Бывший вход на первый этаж, как и говорил Миша, был зашит, но ни плесень, ни пыль не могли скрыть контраст между темным деревом, из которого первоначально был построен дом, и светлым, которым позднее перекрыли вход. Из квартиры с другой стороны эту стену можно было закрасить или заклеить обоями, но с этой стороны не было предпринято никаких попыток замаскировать то место, где когда-то была дверь.
Сол спустился ниже. Стена лестничной площадки была сделана из того же дерева, какое использовали эсэсовцы, чтобы зашить дверь слева. Несмотря на слой пыли, светлая сосна была хорошо заметна.
Сол постучал по стене — кажется, сплошная. Он провел по ней пальцем и обнаружил два едва заметных стыка на расстоянии ширины плеч. Сол открыл складной нож, вставил лезвие в стык и, используя его как рычаг, покачал из стороны в сторону. Секция стены сдвинулась. Он вытащил ее на себя и отставил вправо. Эрика направила фонарик внутрь и осветила продолжение лестницы.
Они шагнули в проем и стали спускаться. Ниже луч фонаря осветил бетонный пол. В нос ударил затхлый запах, усиленный сыростью. Спустившись до конца, Сол повернул налево, Эрика качнула фонариком.
У него перехватило дыхание.
Узкий луч света не уменьшал охвативший их ужас. Каждый объект в отдельности, выхваченный из темноты, воздействовал сильнее, чем если бы был частью группы. Эрика обводила комнату лучом фонарика, один чудовищный образ сменялся другим, это становилось невыносимо. Казалось, темнота вокруг луча скрывает еще больший ужас. У Сола от напряжения свело лопатки.
— Боже мой.
Эрика прекратила водить лучом фонарика по стене. Она еще не обследовала весь периметр комнаты, просто больше не могла выдержать это. Она опустила фонарик и осветила старый, ободранный стол и лампу на нем.
Рядом с лампой лежал коробок спичек. Сол подошел к столу, чиркнул спичкой и зажег фитиль. От лампы разбежались тени. Он установил стеклянную колбу, и свет стал ярче.
Сол заставил себя посмотреть еще раз и убедился, что его первое впечатление было ошибочным. В группе все предметы выглядели еще ужаснее, чем в отдельности.
Он смотрел на фотографии — большие и маленькие, черно-белые и цветные, глянцевые и матовые, из журналов и газет, книг и архивов. Они были прикреплены к стене — не к бетонной, как другие, а к деревянной. Эту перегородку построил доктор Бунт, чтобы прятать больных евреев в этой части подвала. Перегородка была тридцати футов в ширину и десяти — в высоту, и каждый дюйм был занят фотографиями.
Концентрационные лагеря. Изможденные узники. Газовые камеры. Трупы. Печи. Ямы, заполненные пеплом. Грузовики, загруженные одеждой, обувью, ювелирными украшениями, человеческими волосами, зубами. Офицеры SS, улыбаясь в объектив, выстроились в ряд, обняв друг друга за плечи; за спиной — пирамиды человеческих тел, они такие огромные, что это кажется просто невероятным.
Сол тяжело сел на шаткий стул рядом со столом. Он взял Эрику за руку и сжал ее.
— Что здесь делал отец? — спросила Эрика. — Он никогда не говорил… я не знала, что его преследуют… это не случайность… он всегда пользовался этой комнатой…
— Безумие столкнулось с безумием, — Сол осмотрел остальную часть комнаты.
Она была завалена картонными коробками. Сола тянуло к ним, как в водоворот. Он открыл одну из коробок, там были документы.
Оригиналы; документы, сделанные под копирку; фото и ксерокопии. Хрупкие, желтые листы вперемежку с мягкими, белыми. На разных языках — английском, французском, немецком, иврите. Сол хорошо знал французский и немецкий. Эрика великолепно владела ивритом. Вдвоем они смогли перевести достаточное количество документов, чтобы понять, что их связывает.
Документация комендантов концентрационных лагерей. Списки офицеров SS и узников еврейской национальности. Военные досье. Рапорты о том, сколько узников было уничтожено и в какой день, неделю, месяц и год. Списки сравнительно немногих евреев, которым удалось выжить в лагерях смерти, и списки — тоже немногих — нацистов, которые после войны были осуждены за участие в истреблении евреев.
От чтения блеклого шрифта и неразборчивого почерка у Сола заболели глаза. Он повернулся к Эрике:
— Я встречался с твоим отцом только один раз, когда мы поженились. У меня не было возможности узнать его. Он был в концлагере?
— Мои родители почти никогда не рассказывали о том, что были с ними во время войны. Хотя, когда я была девочкой, я слышала, как они говорили об этом между собой. Я не поняла и начала приставать к ним с расспросами. Один-единственный раз они говорили о войне в моем присутствии. Потом они говорили о погромах, о преследованиях. Они хотели, чтобы я все в подробностях знала о том периоде, но только как историю. Их же собственный опыт… Они были в варшавском гетто, когда нацисты взяли его в осаду.
Сол понимал, о чем говорит Эрика. В 1943 году нацистские солдаты окружили варшавское гетто. Евреям, кроме групп, отправляемых в концлагеря, было запрещено покидать территорию гетто. Число евреев снизилось с трехсот восьмидесяти тысяч до семидесяти. Те, кто остался, восстали. Массовая расправа длилась четыре недели, нацисты сровняли гетто с землей. Семь тысяч из оставшихся в живых евреев было казнено на месте. Двадцать семь тысяч отправили в лагеря.
— Мои родители были среди тех, кого нацисты отправили в Треблинку.
Сола передернуло. Треблинка — не просто лагерь, это лагерь смерти, один из самых страшных. Прибывшие туда узники жили не дольше одного часа.
— Но как они смогли выжить?
— Они были молодыми и сильными. Они согласились выполнять заботу, которую не могли делать даже эсэсовцы, — вытаскивать трупы из газовых камер и сжигать их. Поэтому мои родители и не говорили о войне. Они выжили за счет других евреев.
— А какой еще у них был выбор? Если они не сотрудничали с нацистами, не участвовали в убийствах, они должны были что-то делать, чтобы выжить.
— В первый и последний раз, когда отец говорил мне об этом, он сказал, что умом может это понять, но оправдать — нет. Я всегда считала, что именно поэтому он работал на Моссад и посвятил свою жизнь Израилю. Попытка искупления.
— Но даже работа по уничтожению трупов лишь на время отодвигала смерть твоих родителей. Нацисты практически не кормили заключенных. Со временем твои родители должны были так ослабнуть, что не могли бы больше выполнять эту работу. Эсэсовцы убили бы их и заставили других сжигать трупы.
— Треблинка, — сказал Эрика. — Это было в Треблинке. И вдруг он понял, что она имела в виду.
