разных частях города. Очень устал и хотел уснуть снова. Но осмотрелся и увидел, что все мои компадрес не спят, все напряжены и негромко разговаривают друг с другом. И я не смог уснуть. Не мог предать своих друзей и закрыть глаза, когда они в опасности. Поэтому стер программу, которую Тамара дала мне для монитора.
Через некоторое время капитан Эстевес сообщил:
— Мы только что потеряли сорок амигос у храма. Самураи выскочили из-за стены с лазерными ружьями. Там теперь наши люди выравнивают положение. Очевидно, город прорезан сетью подземных ходов. Невозможно сказать, сколько врагов там скрывается и сколько из них вооружены. Держите глаза открытыми. Каковы наши потери?
— Всего около шестисот человек, — доложил сержант.
Эстевес вздохнул.
— Хай! Таких потерь мы не выдержим. Не можем позволить даже соотношение один к десяти. Город слишком разбросан: чтобы удерживать его, нам нужно не меньше четырех тысяч человек. Гарсону следовало бы собрать всех в северной части. И японцы это знают. Если число наших бойцов станет ниже критического уровня, они быстро проделают бреши в нашей защите. А что если из фермерских поселков явятся другие самураи? Мы не можем сражаться с ними и одновременно удерживать в повиновении горожан.
Кто-то рядом со мной заговорил, не включая микрофон шлема. Голос показался мне знакомым.
— Не понимаю. Почему они не сдаются? Можно было подумать, что после такого количества жертв они затаятся и будут выжидать, пока мы не уйдем.
Рядом другой человек печально откликнулся:
— Они все спятили. Знаете, у них, когда два патруля встречаются в пустыне, командиры снимают с себя все снаряжение и дерутся на мечах, чтобы утвердить свое право на выполнение задания. Победитель продолжает его выполнять, а проигравшие возвращаются домой. Друг мне рассказывал, что по вечерам тут прокручивали записи этих схваток и показывали их в вечерних новостях. Их воины стали невероятно быстры и грациозны, как танцоры. Они называют это «прекрасным стилем» войны. Вот какие они сумасшедшие. Думают, что война — прекрасна.
— Нет, они не поэтому отказываются сдаваться, — предположил я. Хотел понять и потому ухватился за соломинку. — Дело в президенте Мотоки. Если бы Гарсон не убил Мотоки, все вышло бы хорошо. Они оставили бы нас в покое. Я видел их лица, когда они смотрели на убийство. Они спятили, когда Гарсон убил президента. Не знаю, почему.
Вмешался Завала.
— Потому что на этой планете у всех долг чести перед Мотоки: у тебя, у меня, у них. Он наш наниматель. Долг слуги перед хозяином. И теперь единственная возможность отплатить этот долг — убить Гарсона и всех нас.
Я знал, что его догадка верна. Он дал ответ, который я не смог сформулировать. Завала с его культурным сдвигом.
— Ты веришь, что у нас теперь тоже долг чести? — спросил я.
Шлем Завалы повернулся ко мне.
— Не знаю. Если бы знал точно, убил бы Гарсона и всех остальных, чтобы отплатить этот долг.
— Я думаю, Гарсон считал, что убивает только политического соперника, — сказал я, надеясь успокоить Завалу. — У меня есть друг в разведке. Он практически признал это. Теперь там разрабатывается версия, которая сможет убедить японцев. Это был несчастный случай.
— Никакой случайности, — возразил Перфекто. — Гарсон знает своих врагов.
— В Гватемале был некогда генерал, который сказал, что все войны происходят случайно, — заметила Абрайра. — Он говорил, что люди не созданы для войны, что у них территориализм проявляется как у стадных животных — схватки должны быть только ритуальными поединками.
— Как овцы или быки, когда они сталкиваются головами? — Мигель рассмеялся.
— Вот именно, — подтвердила Абрайра. — На протяжении всей истории человечества сражения становились церемониалом: в древней Греции схватывались два бойца, а армии смотрели. В Африке победителя в войне выявляли с помощью соревнования по метанию копья. Это человеческий эквивалент тех самых сталкивающихся лбов. Кто-то побеждает, и никто не ранен. Похоже, японцы, с их «прекрасным стилем войны», вернулись к такому методу. Вместо того чтобы всем сражаться насмерть, выставляют борцов с каждой стороны. Однако этот гватемальский генерал не пользовался историческими свидетельствами, чтобы обосновать свое мнение. Он подчеркивал, что лучшим аргументом является то, что люди эмоционально не вооружены для убийства друг друга. Будь иначе, лучшим способом разрешения территориальных споров всегда служил бы геноцид.
Я обнаружил, что слушаю с интересом. И подумал: странно, что генерал, военный, пришел к такому гуманному выводу.
— Я считаю, этот генерал был глуп, — объявил Мавро. — Я не возражаю против убийства людей.
Я вдруг понял, что должен бы знать этого гватемальского генерала, этого благородного кабальеро.
— О каком генерале ты говоришь? — спросил я.
— Он из твоей страны… — ответил Перфекто. — Генерал Гонзальво Квинтанилла.
У меня перехватило дыхание и закружилась голова.
— Ты лжешь! — закричал я. — Гонзальво Квинтанилла — убийца и деспот! Он не мог сказать такое. Человек, пытавшийся захватить собственную страну!
— Ты ошибаешься, Осик, — с еле сдерживаемым раздражением сказала Абрайра. Она впервые заговорила со мной сегодня. — Ты спутал генерала Гонзальво Квинтаниллу с генералом Гонзальво «Еl Puerco[38]» Квинотом. Это Квинот пытался захватить Гватемалу.
— Я знаю историю своей страны! — крикнул я. — Люди Квинтаниллы изнасиловали и убили мою мать! Я охотился за этими putos[39] месяцами! Не говорите мне о Квинтанилле!
Перфекто коснулся руки Абрайры, делая ей знак не расстраивать меня, и я разозлился еще больше. Абрайра насмешливо проговорила:
— Прости меня, дон Анжело. Я не хотела сердить тебя. Должно быть, я спутала. Я забыла, что ты так стар, что сам жил во времена Квинтаниллы..
Ее слова мне показались странными. Когда мы впервые встретились, я выглядел на все шестьдесят. Я отошел от группы и стал смотреть на улицу, ведущую к реке. Меня пугало, что остальные не согласились с моим отношением к Квинтанилле, так пугало, что я вообще боялся заговорить об этом, не смел даже думать. Постепенно глаза у меня отяжелели, и я уснул.
Через несколько минут меня разбудили звуки выстрелов. Меньший спутник Пекаря, Шинджу, взошел и висел в небе жемчужным шариком. Продолжали гореть дома, в которых изжарились люди. Только что закончилось нападение пятидесяти самураев.
Они так неслышно появились из потайного хода, что это могло показаться сном. Как щиты они использовали белые керамические плиты и пластины, снятые с машин. Оружие — дубины и ножи. Мы ответили, отстрелив им ноги.
Это было самоубийственное нападение. Мало кто из самураев добрался до наших линий, произошла короткая схватка.
С десяток наших людей остались лежать в разбитом снаряжении. Мы бросились к ним и обнаружили, что четверо мертвы, а у шести сломаны кости, есть ушибы и ножевые ранения. Эстевес выставил охрану у подземного входа и отправил сообщение.
Всех нас протрезвил этот инцидент. У самураев было всего несколько секунд, но они нанесли нам большой ущерб.
Когда ушли врачи, сорок наемников рассыпались среди ближайших домов и начали стрелять из лазерных и плазменных ружей, дома загорелись.
Эстевес приказал сжечь по десять домов за каждого нашего погибшего, чтобы заставить японцев
