Дети Барса

Ярость Бал-Гаммаста все еще дышала холодом...

– Я думаю, их надо изгнать из Баб-Аллона и запретить им бывать во всех крупных городах Царства. Полагаю, это решение надо принять немедленно.

– Ты солдафон и больше никто! – воскликнул Апасуд.

– Изгнать? Не изгнать... Может, просто высечь? – размышляла вслух Аннитум. – Дать серебра за работу и хорошенько высечь. Будут знать, что и при ком петь...

Апасуд, не в силах спорить, издал какой-то лошадиный сап. Всем своим видом он показывал: не понимаю, о чем вы тут говорите.

– Не понимаю, о чем вы тут говорите... – с необыкновенным весельем и даже некоторой нежностью в голосе произнесла царица.

– Чего ж проще – откликнулся Бал-Гаммаст. – Род царей баб-аллонских поставлен в услужение суммэрк. Наши города отданы им. Их князь и бог, этот кровожадный урод, правит миром. Серебро певунья заслужила, тут Аннитум права. И высечь бы надо – согласен. А потом обязательно изгнать. Обязательно! Невыносимая порча. Не слабее, чем от матерого машмаашу, а таких изгоняли отсюда с великим позором...

– Сынок, Балле... Я не вижу в милых и тонких песнях Лусипы ничего, кроме фантазии. А ведь на нее столь богато любое высокое искусство, и поэзия в том числе...

– А я вижу оскорбительное вранье. Бал-Гаммаст смотрел в лицо певунье, но ответа ждал от царицы Лиллу. Он государь. Он в своем праве – требовать повиновения. И он гонит прочь ложь, прилетевшую на легких крыльях! Творец свидетель... Но почему тогда девица Лусипа столь мягко опустила веки? Если бы он сделал такое движение веками, то лишь по одной причине: когда ему п отребовалось бы скрыть нечто неприятное для собеседника... Кто побеждает? Он ли загнал неприятеля на неудобную позицию? Его ли самого навели на непонятную ловушку? Что – там, у чужой смуглой женщины под веками? Слезы? Насмешливые огоньки? Торжество словчившего бойца? Девушка-суммэрк молчала. Царь смотрел ей в лицо и никак не мог избавиться от неуверенности. Что, наконец, ответит мать?

Ответил Сан Лагэн.

– Отец мой... э-э... Балле... то есть государь...

– Зови же меня по имени!

– Да.

– Как всегда зовешь. Что с тобой сегодня?

– Н-да... конечно же... Балле. Я... просто я, видишь ли, какая вещь... я растерялся.

Теперь шесть пар глаз высверливали дыры в тощем и нескладном теле первосвященника. Точно шесть мастеров собрались вместе, чтобы проделать отверстие в костяном крючке для ловли рыбы.

– Да, Балле... в голове у меня словно стоит месяц тэббад и льют холодные дожди, и на улицу выходить страшно... как бы не захлебнуться... и дома сидеть невозможно, надо заняться делами... какую непогоду ты устроил, Балле... извините его. Извините его все. И меня вместе с ним.

Аннитум:

– Как?!

Царица вздохнула. Ей было что сказать. Она сама хотела заставить мальчишку извиняться. Царь! Взбалмошный царенок. Еще немного, и она не сможет его держать под пологом своей осторожной мудрости... Сегодня Той, что во дворце, нужна была победа. Любой ценой. Иначе... здесь опять будет царство солдат. Мертвый Барс дотягивается из-за порога длинной своей когтистой лапой до сына и вновь портит ей узор. Балле становится тяжелее допустимого, И какова девчонка! Но теперь поздно. Сан Лагэн никогда не играл в ее игры; кажется, он вообще не понимает, в чем суть высоких игр Дворца. Барс понимал. Уггал Карн понимает. Аннитум начинает понимать, но пока еще слаба и пусть-ка побудет в отдалении от столицы. Для гармонии мыслей и дел так полезнее. Сан Лагэн! Разрушитель тонкости. Сегодня не будет ни победителей, ни побежденных. Так всегда случается, когда старик лезет в игру.

Бал-Гаммаст:

– Но почему? – и, выпалив, сейчас же спохватывается: прозвучало так по-мальчишески!

– Я был его учителем... То есть... я старался быть небесполезным учителем для Балле. Ярость... конечно же, способна затмить ясное разумение. Даже Бал-Адэн Великий, гневаясь, мог совершить деяния, о которых потом сожалел. Никто не защищен от угнетающей власти гнева... поэтому... прошу вас! простите меня и моего ученика, позабывшего давние уроки. Балле... позволишь ли ты мне напомнить...

– Давай же!

– ...напомнить о предназначении великого города Баб-Аллона?

Бал-Гаммаст угрюмо махнул рукой, мол, да, напоминай, к чему так тянуть?

– Как и все лучшее в Царстве, Баб-Аллон ровно наполовину плод человеческого труда, а в остальном – дар Господа. Равный дар для всех, кто пожелает здесь жить. И для коренного народа алларуадцев, и для вольнолюбивых людей Полдневного края, и для дерзких кочевников, и для искусных мастеров из Элама, и для неутомимых суммэрк, и для любого диковинного народа, если его люди захотят поискать счастья в столице Царства...

Сан Лагэн закашлялся. Он кашлял долго, по-старчески некрасиво, тряс белой клочковатой бородой, всхлипывал, прикрывал рот морщинистой ладонью... Но никто не осмелился его перебить.

– Да, Балле... извини меня... Так вот... кто бы к нам ни пришел, ему даровано право спокойно жить тут, искать занятие по душе, заводить семью. Ему не следует идти против Творца и Храма, нарушать царские законы, причинять убытки и неудобства соседям... в остальном же он волен. Понравится лепить горшки – хорошо. Захочет службы копья – ему не закрыта дорога. Пожелает стать шарт – и это не запрещено. Даже самому чудаковатому и ленивому человеку здесь найдется дело во славу Творца и на пользу государю... Балле... за право жить в Баб-Аллоне никто не требует учтивости, единомыслия и единоверия. Без них в Царстве невозможно обрести власть... да... это так... но жить на земле царей разрешено и без них. Так за что... Балле... ты изгоняешь певунью? Она неучтива и верует не как мы... но ничем не нарушила закон, не возносила хулу ни на Храм, ни на Творца, никому не принесла убытка... Это особенный город... Балле... мы все здесь обязаны Богу милосердием. Нам всем следует верить, любить и прощать. Больше... чем где бы то ни было еще. К чему множить напрасную боль? Мир и без того неласков...

Сан Лагэн говорил медленно. Одышка то и дело заставляла его прерываться. В последние месяцы он одряхлел и словно бы уменьшился, ссохся. Только легкость маленького тела позволяла ослабевшим ногам первосвященника исправно таскать своего хозяина, поднимать его плоть на высоких дворцовых лестницах, не отказывать ему на долгих богослужениях... Все это так. Но сегодня в его голосе слышалось эхо тех далеких дней, когда Царство было молодым раем на земле, небо касалось верхушек холмов, роса наполняла траву радугами, хлеб сам просился в руки; в ту пору мало кто осмеливался грозить Баб-Аллону оружием, а тот, кто все-таки осмелился, потом долго жалел... Вроде бы что изменилось, что ушло? Аи нет, на всем лежит печать оскудения. Как будто хватает и радости, и красоты, и достатка. Хватает... да. Хватает в обрез того, чему раньше не вели счета. Зато страх умножился, а с ним – печаль и слабость. Как странно Сан Лагэн, отсчитывавший последние глотки усталой мэ, источал юность рая. Князь Смерть и князь Рождение во всем сиянии своей непобедимой мощи встали у него за спиной, напоминая о том, чего никто из присутствующих не знал и не видел, но каждый чудесным образом вспомнил.

Воистину, рассматривая таблицу с назначенным сроком, люди приближаются к тайне собственного начала...

Первосвященник был прав. Большая ошибка – со зла уронить то, во что веришь абсолютно, то, что является частью тебя самого. Бал-Гаммаста переполняла досада. Но перед стариком ему нетрудно было смириться. Вокруг Творца обвивалась воля молодого государя. Даже отец значил меньше... Обрушить стержень – значит пасть вместе с ним. Невозможно. Юный царь молча опустился на колени и прижался лбом к пальцам Сан Лагэна, так, словно это были пальцы его небесного отца.

...В первый миг Бал-Гаммасту показалось, будто перед его глазами сверкнул клинок. Нет. Не свет. Звук. Короткий громкий смешок, на полпути между кашлем и чихом.

Бал-Гаммаст вскочил стремительнее зверя, поднятого охотниками с потаенной лежки. Повернулся. Ну, кто? И встретился взглядом с певуньей. Не более двух ударов сердца он видел, как ворочается нечто хаотичное, пятнистое и очень недоброе в глубине ее глаз. Два маленьких злых зверя