искусные руки расплели две косицы, и длинные черные волосы царевны легли на белое полотно плаща. Служанка убрала их жемчужными нитями, синими лентами и золотым обручем, с которого на тоненьких цепочках свисали фигурки четырнадцати зверей, птиц и рыб: баран и медведь, карп и орел, волк и бык, онагр и кот.» Потом она подвела глаза Аннитум черным сурьмяным порошком и уже задумалась было, чем бы сделать ее кожу белее: тут ведь есть четыре испытанных способа... Но потом присмотрелась получше и оставила эту мысль – госпожа и без того была бледнее воды в полнолуние.
– Все? – спросила Аннитум.
– Да, мать и правительница, да подарит тебе Творец детей, здоровых и крепких... Не придется ли наказывать мой язык за дерзость, если я спрошу об имени того...
– Придется.
У нее не получилось стать невестой Асага, так пусть смерть станет ее супругом.
Аннитум подобрала с пола свой клинок, села в кресало правительницы и выгнала служанку. Так просидела она в этом кресле, не шевелясь, до захода солнца. Потом снаружи послышался шум, больше шума, очень много шума...
В этом наряде она скрестила свой меч с мечом гутия, простого воина, первым пробившегося в зал. И покатилась по каменному полу, роняя золотые бусинки и захлебываясь кровью. Аннитум осталось одно мгновение жизни, и она прошептала: «Асаг».
Тот, кого она звала в свой смертный час, сделал даже больше, чем обещал. Он забрал у чужаков три жизни. И только потом на живот ему, раненому и обезоруженному, сел Сарлагаб с кремневым ножом в руке. Чуть помедлил – разглядывал побежденного врага. И в глазах у него стояло равнодушие – столь холодное, что ни одно человеческое тело и ни одна человеческая душа не способны выдержать такого холода... Асаг как будто на миг проник в мысли Сардагаба. Тому требовалось, по обычаю, вырезать сердце у человека, из-за которого погиб его отец. Да и у воинов это прибавило бы уважения к новому царю. Сарлагабу не хотелось возиться – разбить бы череп безо всяких затей, вот дело... Но... ладно, придется повозиться. Владыка Гутиев поерзал, устраиваясь удобнее, и Асаг получил немного времени. Самую малость. Он успел мысленно обратиться к Аннитум: «Ты, любимая... У меня так болит голова!» А потом просто позвал Творца на помощь. Душа скоро покинула измученное тело эбиха.
Насколько месяц таммэст был нестерпим, настолько же беспощаден оказался месяц аб, пришедший ему на смену. Немилосердней солнечный дождь губил счастливую землю Алларуад.
А царь Бал-Гаммаст сидел в разоренном Уруке, принимал на ложе своем женщин Полдня и не щадил мужчин, возводивших городские стены. Он всем своим существом «прислушивался» к жару за стенами дворца, и казалось ему, будто именно этот гибельный зной почувствовал он в ночь, когда умер Донат Барс. И не сам ли он выпустил гаев солнца на волю, отвергнув мольбы мертвого царя Маддан-Салэна?
Бал-Гаммаст ждал вестей, и вести приходили к нему – одна другой страшнее.
Несокрушимый Рат Дуган, неизъяснимым образом всегда знавший, где у неприятеля слабое место, куда направить решающий удар, отступал, огрызаясь, от стен Эреду. С шестью тысячами ратников он не мог совершить ничего достойного и уж тем более не мог взять главный город суммэрк, сердце мятежа. Эбих едва сдерживал орды суммэрк. По словам из его донесения выходило: если Лан Упрямец не возьмет Умму в ближайшее время, остановить их будет очень трудно. Царству надо готовиться к великому нашествию этого народа... 1-й день месяца аба.
Медведь Лан, Упрямец Лан, стоит под стенами Уммы с тремя тысячами ратников. Этого слишком мало, чтобы взять город, к тому же у него нет им
Стремительный Асаг погиб в Баб-Алларуаде вместе с царевной Аннитум и всем гарнизоном. Ворота Царства пали, и гутии просачиваются в коренные земли страны. Сестра мертва... Пусть она погублена собственной ошибкой, но разве от этого легче? 6-й день месяца аба.
Крепкий энси Шуруппака Масталан болен горячкой, ожидает кончины и прощается. Жалеет, что не смог стать другом юного царя... Одно его упование – на Творца, в которого лукавый эламит уверовал только на смертном одре. 7-й день месяца аба...
Бал-Гаммаст делает все, что может. Не с тем ли он явился в старый Урук – удерживать этот край Царства на краю войны и разрушения? Он отправляет людей Дугану, хлеб – Упрямцу и лучших урукских лекарей – Масталану. Не находит слез – оплакать гибель Аннитум, не находит сил – и дальше брать в жены жаркую землю Полдня...
Ему снится бегун. Высокий, могучий человек с лицом, исполненным света. Он без устали бежит по песчаным барханам, и за спиной его зной сменяется дождем, трава лезет прямо из песка, разливаются реки.
Восьмой день месяца аба выпил вино сумерек. Рослые тени перестали быть клочьями и слились в одно большое одеяло, укрывшее землю. Люди вышли на улицы, открылись лавки, ремесленники, пробудившись от дневного сна, принялись за работу. Водоносы со своим драгоценным грузом отправились в ежевечерний обход кварталов. Каждый из них, с важным видом ступая по улицам Урука, тенькал маленьким медным молоточком но медной
Бал-Гаммаст все молился Творцу о бегуне со счастливыми новостями. О, как ему нужен был бегун с полудня, как он жаждал узнать, что непобедимый Рат Дуган остановил суммарк!
«Должно быть, последний в древнем роду бегунов, – подумал Бал-Гаммаст. – Иначе как он сумел добиться своей службы с таким телосложением?»
Мэ бегунов – как раз посредине между реддэм и шарт. По давнему обычаю их считают шарт, учат службе таблицы и тростниковой палочки, а не копья и лука. Но усталость лишь они умеют превозмогать не хуже воинов.
– Отец мой государь Бал-Гаммаст! Шарт Ладдэрт привез тебе голос эбиха Лана. Позволь передать его.
Для человека, от усталости едва держащегося на ногах, бегун говорил на редкость складна.
– Я слушаю голос Лана.
– Отец мой государь Бал-Гаммаст... – Медлительные интонации эбиха как бы с трудом вытекали из глотки бегуна. – Гордый город Умма поражен оружием Царства
– Слава Творцу, нас породившему! Я так надеялся, что мы все еще можем себя защитить!
Брови бегуна вскинулись в немом удивлении... Бал-Гаммаст, досадуя на собственную болтливость, хотел было отправить Ладдэрта к Пратту – пускай поест и отдохнет. Но прежде...
– Сядь... Нет, ляг... вон туда, на тростниковую циновку. Мне нужно еще немного твоей силы, сын мой шарт. – Ладдэрту на вид можно было дать тридцать солнечных кругов, или около того. Бал-Гаммаст поймал себя на том, что все еще не умеет без содрогания произносить положенные ему, как государю баб- аллонскому, слова «сын мой» или «дочь моя», обращаясь к любому человеку земли Алларуад, кроме брата... «Сыну его», агулану лекарей Урука, скоро девяносто пять солнечных кругов. А «отцу», соответственно, в пять раз меньше... И как называть собственную мать, царицу Лиллу, – тоже 'дочь моя»?! Дурее кирпича- сырца выходит... Надо будет спросить у Мескана – Ты, вероятно, принадлежишь к древнему роду бегунов и ты получил свое
– Нет, отец мой государь Бал-Гаммаст. Я первый в своем роду бегун. Мой родитель – торговец из
