ДОСТОПОЧТЕННЫЙ РОБИН ТРИМЕЙН
Толпы людей приезжали поздравить милорда Бэрхема и сказать ему, как они счастливы, что наконец-то его притязания – которые они всегда считали справедливыми – удовлетворены. Он принимал их всех со своей обычной улыбкой и скромно отмахивался от похвал. Он щедро одарил деньгами кузена Ренсли. Каким образом об этом стало известно в свете, никто не знал, ибо сам Ренсли, конечно, хранил на сей счет молчание. Почти сразу же после этого он уехал за границу в целях поправки здоровья. Во всяком случае, он не питал добрых чувств к милорду; более того вел бессвязные разговоры, обличавшие его намерение снова сулиться с милордом. Мистер Клэпперли отговаривал его от этой безумной затеи и даже отважился указать ему, что милорд отнесся к узурпатору с невероятным великодушием.
То же самое думала миледи Лоуестофт. Милорд величественно отмахивался.
– Я Тримейн-оф-Бэрхем, – говорил он. – Скупость приличествовала бы человеку более низкого происхождения.
– Вы великолепны, Роберт, – отозвалась она.
– Конечно, – следовал его ответ.
В должное время милорд вступил во владение лондонским домом на Гровенор-сквер и на день-два съездил в Бэрхем предупредить слуг, что вскоре он явится с гостями. Своим друзьям он объявил, что теперь только ждет приезда своих детей, чтобы представить их ко двору.
Если раньше люди света искали его общества, то теперь его буквально засыпали приглашениями со всех сторон. Он не проводил вечера в одиночестве: или выезжал сам, или устраивал изысканные карточные вечера у себя дома. Матери девиц на выданье, не скрываясь, ухаживали за ним, ожидая прибытия его сына. Мистер Деверю сказал своему приятелю Белфорту, что коль скоро его знаменитая тетушка, видимо, склоняется к бессмертию, не лучше ли будет ему попытать счастья и добиться руки достопочтенной Прюденс Тримейн. Чарльз Белфорт высказал уверенность в том, что у нее косоглазие или она ряба от оспы. Он сказал, что, за исключением Летти Грейсон, все богатые наследницы некрасивы. К тому же мистер Белфорт был страшно огорчен побегом Питера Мерриота и едва ли мог думать о чем-то другом. Его не интересуют отпрыски милорда Бэрхема, заявил он.
Прошло несколько дней, и на улице появилась почтовая карета, багажом нагруженная доверху. Она остановилась у дверей дома на Гровенор-сквер. Из кареты выпрыгнул стройный джентльмен, сопровождаемый лакеем-французом. Один из слуг милорда открыл юноше двери и вежливо спросил его имя.
Юноша живо ответил:
– Мое имя Тримейн; думаю, меня здесь ждут.
В самом деле, так оно и было. В мгновение ока поднялась суматоха; начали вносить в дом бесчисленные чемоданы и корзины; тут же появился кланяющийся лакей, сообщивший мистеру Тримейну, что его светлость, к сожалению, ушел, но за ним можно немедленно послать в Уайтс-клуб.
Мистер Тримейн не пожелал никого посылать, но, выпив бокал прекрасного бургундского, сказал, что намерен сам отправиться к отцу.
Рано или поздно нужно было показаться в свете – значит, лучше не откладывать этого дела!
Один из служителей Уайтс-клуба провел мистера Тримейна в карточную комнату и, остановившись в дверях, стал искать глазами милорда. Робин ждал рядом, под мышкой у него была треуголка, а платок и табакерка – в руке. Кое-кто взглядывал на него, интересуясь, кто же этот красивый юный незнакомец.
Мистер Белфорт, играя в кости с Деверю и Ортоном, промолвил:
– Черт возьми, до чего модный парик! Сэр Раймонд оглянулся, встретившись глазами с Робином.
– Я его не знаю, – неуверенно сказал он. – Хотя... лицо как будто знакомое.
Мистер Деверю поглядел в лорнет:
– Клянусь всеми святыми, Бел, дьявольски красивые кружева! Изумительно модный юноша!
У следующего стола мистер Траубридж заметил:
– Кто этот молодой человек? Мне кажется, я его встречал раньше. Красивый юноша, прекрасно держится. Впрочем, немного заносчив.
Не было сомнений, что Робин производил прекрасное впечатление, а темно-синий камзол великолепного парижского покроя выгодно подчеркивал его стройность. Видимо, молодой человек был путешественником, так как его небольшие ноги были обуты в отлично начищенные высокие сапоги, а на боку сверкала шпага. Камзол был обильно обшит золотым кружевом, он обтягивал плечи и талию, а затем переходил в широчайшие фалды на шелковой подкладке. Невероятные обшлага, отвернутые чуть ли не по локоть, открывали брабантские кружева на запястьях. Его жилет, немедленно замеченный всеми модниками клуба, был новейшего фасона; кружевное жабо ниспадало каскадом по груди, в нем сверкала сапфировая булавка. Его парик, поразивший воображение мистера Белфорта, подлинного знатока этих вещей, безусловно являло собой творение парижского мастера, треуголка была оторочена дорогим кружевом. Голубые глаза глядели холодно; красиво очерченные губы имели твердое выражение.
Когда он повернулся, показывая Траубриджу свой высокомерный профиль, этот джентльмен сказал еще с большим восхищением, чем раньше:
– Да, черт возьми! Замечательно красивый мальчик. Жаль, что ростом не вышел.
Лакей увидал милорда в глубине комнаты у окна и указал его Робину. Робин прошел между столами и остановился рядом с отцом.
– Сэр...
Милорд играл в пикет с лордом Марчем. Он оглянулся и воскликнул:
– Робин! – Бросив карты на стол, он вскочил. – Сын мой!
Робин стоял, низко склонившись в поклоне перед отцом.
