Елена АРСЕНЬЕВА
ИМИДЖ СТАРОЙ ДЕВЫ
С. Терентюк
Пролог
Сказать, что я – мегера, – значит просто ничего не сказать. В душе моей таится бездна коварства, алчности и зависти, а уж на язык я столь же злоехидна, как все змеи, извивающиеся на голове Медузы Горгоны, вместе взятые. Вообще у нас с Медузой Горгоной много общего. Говорят, когда я не в настроении, взгляд у меня один в один как у нее – разящий презрением насмерть и морально превращающий объект моего презрения в камень. Правда, моя предшественница уничтожала людей физически, а не морально. Жертвы моих убийственных взоров живы… за некоторым исключением. О, совсем небольшим! Столь незначительным, что об этом и вспоминать не стоит! И все-таки она была, жертва… Ну да, приходится признаться – это ведь тайное признание, не предназначенное для посторонних, я делаю его только для себя, антр ну суа дит, строго между нами, как говорят французы, а по-русски – тихо сам с собою, тихо сам с собою я веду бесе-еду…
Говорят, нет ничего тайного, что не стало бы явным. Помню, в детстве я обожала рассказ под таким названием. Про мальчика Дениску, который ненавидел манную кашу до такой степени, что однажды вылил ее за окошко с третьего или какого-то там этажа, а маме наврал, будто съел. И его чуть не вознаградили за съеденную кашу походом в цирк или в кино, а может, в театр, не помню хорошенько. Однако именно в ту минуту, когда Дениска упивался своим враньем, в квартиру вошел некий гражданин, чьи шляпа и пиджак были некрасиво залиты пресловутой манной кашей… Разумеется, ни в какое увеселительное заведение Дениска не пошел, а был подвергнут домашнему аресту и выслушал сентенцию: «Нет ничего тайного, что не стало бы явным!»
Не верьте, товарищи… Есть, есть тайное, что никогда не становится явным! Речь идет о той самой моей жертве. Догадаться, кто с ней расправился, невозможно ни практически, ни теоретически. Вот вам неразгаданная тайна номер раз. А когда я расправлюсь с сестрой – будет тайна номер два. И никто никогда не узнает разгадку – ну разве что я сама приду и кину карты на стол: вот она я, злодейка, аресту-уйте меня! Так поет Хосе в опере Бизе «Кармен». Именно с таким телячьим подвыванием: «Аресту-уйте меня!»
Сделал единственное, может быть, толковое дело в своей жизни, убил эту распутницу, – и сразу у него коленки подломились. Мужчины – слабаки! Это я усвоила еще в девятом классе средней школы, когда прочла «Преступление и наказание». Одна из лучших книг мировой литературы, мне кажется. Как психологический детектив. Только вот до чего же подкачал главный герой… Эх, Родик! Вовек бы не догадаться Порфирию Петровичу, кто кокнул старуху-процентщицу и сестрицу ея Лизавету, кабы не начал ты буквально сам на себя пальцем указывать и блеять в душе: «Аресту-уйте меня!» Ты, бедолага, сам мечтал, чтобы тебя схватили за шаловливую ручонку. Ну а меня не схватит никто, потому что я этого не хочу и не допущу. И когда я сотру с лица земли сестрицу (свою, понятное дело, а не старухи-процентщицы!), ко мне вообще никто и никогда не подберется. Ни Порфирий Петрович. Ни УВД, ФСБ, префектура полиции, Сюрте Женераль [1] и другие-прочие внутренние и внешние органы России и Франции. Мое преступление останется нераскрытым. Да, вот такая я зараза, девушка ничьей мечты, хочется мне натянуть нос этим самым внутренним и внешним органам!
Вас удивляют мои убийственные, циничные характеристики в свой адрес? Ну, знаете, я ведь Дева по Зодиаку. То есть насквозь вижу не только других людей, но и себя постоянно просвечиваю, как рентгеном, лучом самокритики; выискиваю как чужие, так и свои недостатки. Дева, быть может, единственный знак, который способен не только придирчиво разглядеть соринку в глазу ближнего, но и всю жизнь будет пытаться выковырнуть то самое пресловутое бревно из своего собственного глаза. Самокритика – мое хобби, которым я настолько увлечена, что порою превращаю его в самоедство.
Именно недовольство собой и привело меня, как писали в старинных нравоучительных книжках, на путь порока. Именно благодаря этому свойству моего характера я и стою сейчас на ступеньках одного из красивейших зданий в мире – парижской «Гранд-опера» – и, как всегда, наблюдаю за развитием событий со стороны.
Тех самых событий, которые спровоцировала я сама.
Обычная история, между прочим!
Александр Бергер, 27 сентября 200… Года,
Нижний Новгород
– Да я же слышал, как она орала!
– Да я же видел, как она убегала!..
Двое случайных прохожих, оказавшихся в этот поздний час на извилистой аллейке рядом с Александром Бергером, потрясенно переглянулись, словно наконец сообразили, что волею безумного, а может, просто еще не совсем проснувшегося (или не совсем проспавшегося!) случая они не только обнаружили в садике Кулибина труп мужчины со следами, как пишут в милицейских протоколах и классических детективах, насильственной смерти, но и в некоторой степени были свидетелями совершившегося убийства. То есть они не только жертву живьем видели, но видели и слышали убийцу! И это была женщина!
Один из свидетелей был так ошарашен, что непрестанно качал головой. Это был коренастый, несколько обрюзгший дяденька, прячущий в воротник куртки свое щекастое лицо, чем-то схожее с брыластой физиономией его пожилого бульдога.
Бульдог, видимо, устал от затянувшейся прогулки, воздуха, до краев напоенного стылой сентябрьской сыростью, и пытался если не прилечь, то хотя бы присесть где-нибудь, где помягче, на кучку палой листвы, что ли, однако ему с его коротенькой, почти неразличимой шерсткой и непристойно голым задом холодно и неуютно на сырой земле, а потому он то и дело вскакивал и тянул поводок в сторону улицы Белинского, где уже вовсю перезванивались по-утреннему частые трамваи, и даже праздному наблюдателю, а не бывшему следователю прокуратуры, каковым являлся Александр Бергер, было совершенно понятно, что там, за звенящими трамвайными рельсами, находится теплая, а главное, сухая подстилка, миска с каким-нибудь там «Педигри» или «Чаппи» – словом, дом этого продрогшего бульдога, куда тот страстно стремится попасть.
В отличие, между прочим, от его хозяина, которого и тягачом было с места не сдвинуть, не то что одной собачьей силой. Он, видать, впервые в жизни оказался в такой острой ситуации. То есть это, с его точки зрения, она была острой, а по мнению бывшего следователя Бергера, являлась вполне житейской. Ведь всякий труп кто-нибудь когда-нибудь да обнаружит. Короче, хозяин бульдога домой не спешил и,
