Мимолетность

Артур Кларк Мимолетность

Лес, подступавший почти к самому пляжу, взбирался в отдалении на склоны низких, окутанных туманом холмов. Пляж покрывал грубый и крупный песок, смешанный с мириадами сломанных ракушек. Здесь и там отлив разбросал по нему длинные полосы водорослей. Редко прекращавшийся дождь переместился от берега в сторону материка, но даже теперь крупные и сердитые капли выбивали в песке крошечные кратеры.

Было жарко и душно, потому что война между солнцем и дождем не прекращалась никогда. Иногда туманная дымка поднималась и холмы отчетливо показывались над землей, которую охраняли. Холмы эти охватывали залив полукольцом, повторяя очертания пляжа, а за ними — очень далеко — иногда можно было разглядеть стену высоких гор, накрытых вечными облаками. Повсюду росли деревья, сглаживая контуры земли, и холмы плавно перетекали один в другой. Лишь в одном месте виднелись голые скалы — там, где некий процесс подточил основания холмов и теперь четко и ясно виднелась примерно миля горизонта.

Двигаясь с чуткой настороженностью дикого животного, сквозь низкорослые деревья на опушке леса пробирался мальчик. Постоял секунду, потом, не заметив опасности, медленно вышел на пляж.

Он был обнажен, приземист и широкоплеч. Пряди нечесаных черных волос падали на плечи. Грубоватое лицо вполне могло бы сойти за человеческое, но его выдавали глаза. Они не были глазами животного, потому что в глубине их таилось нечто, чего никогда не знал ни один зверь — но это нечто было лишь обещанием, потому что для этого ребенка, как и для всей его расы, свет разума едва-едва забрезжил. Лишь тончайшее, с волосок, расстояние отделяло его от животных, среди которых он жил.

Племя пришло на эту землю недавно, и он стал первым, кто ступил на этот пустынный пляж. Что заставило мальчика покинуть полный знакомых опасностей лес и сменить его на незнакомые, и потому еще более страшные опасности новой местности, он не смог бы сказать, даже если бы обладал даром речи. Мальчик медленно подошел к кромке воды, часто оглядываясь на лес за спиной, и песок впервые в истории планеты ненадолго сохранил отпечатки, которые вскоре станут ему очень хорошо знакомы.

Мальчик и прежде видел воду, но она всегда была ограничена со всех сторон землей. Теперь она простиралась перед ним бесконечно, а в ушах его столь же бесконечно повторялся шум трудолюбивого прибоя.

С беспредельным терпением дикаря он стоял на влажном, только что обнажившемся после отлива песке, а когда кромка воды отодвигалась от берега, медленными шажками следовал за ней. Если шальная волна подкрадывалась к его ногам, он слегка отступал. Но что-то удерживало его у самой воды, хотя тень его на песке удлинялась, а холодный вечерний ветер становился все сильнее.

Возможно, в его сознание проникло изумление перед морем, намек на то, чем оно когда-нибудь станет для человека. Хотя первым богам его народа предстояло родиться еще очень нескоро, мальчик ощутил, как в нем забрезжило преклонение. Он понял, что стоит перед чем-то несравненно более великим, чем все до сих пор встреченные им силы и стихии.

Отлив сменился приливом. Где-то далеко в лесу завыл волк и неожиданно смолк. Звуки ночи за спиной становились все громче. Настало время уходить.

Низкая луна осветила две отпечатавшиеся на песке цепочки следов. Их быстро сглаживал прилив. Но за грядущие столетия они еще много раз возникнут снова, тысячами и миллионами.

Играющий на берегу ребенок ничего не знал о лесе, царившем некогда на окружающих землях. Эфемерный, как часто сползающие по склонам холмов туманы, он, тоже когда-то покрывавший холмы, исчез. На его месте раскинулись шахматные квадратики полей — наследие тысячи лет терпеливого труда. Так сохранялась иллюзия постоянства, хотя вокруг изменилось все — кроме контуров холмов на фоне неба. Песок на пляже стал мельче, а уровень берега поднялся, и древняя кромка прилива была уже недосягаемой для череды неутомимых волн.

За приморской стеной и бульваром золотым солнечным днем дремал городок. Там и тут на пляже лежали люди, разморенные жарой и убаюканные бормотанием волн.

У противоположного берега залива, бело-золотой на голубом фоне воды, в море медленно выходил корабль. Мальчик слышал приглушенный расстоянием гул его винтов и видел на палубах крошечные фигурки людей. Для ребенка — и не только для него — корабль был прекрасным чудом. Он знал его название, и название земли, куда тот плыл, но не знал, что этот великолепный корабль был последним и величайшим из себе подобных. И он едва замечал в небе почти неразличимые из-за солнечного блеска тонкие белые линии реактивных выхлопов, провозглашающие обреченность гордого и изящного гиганта.

Вскоре огромный лайнер стал лишь смазанным пятнышком на горизонте, а мальчик вернулся к прерванной игре и упорному строительству песчаных замков. Солнце перевалило зенит, понемногу клонясь к закату, но до вечера было еще далеко.

Все же он наступил, когда вернулся прилив. Услышав слова матери, ребенок собрал игрушки и, устало- удовлетворенный, пошел за родителями по пляжу. Он лишь единственный раз обернулся посмотреть на песочные замки, которые строил с таким усердием, но никогда больше не увидит. Мальчик без сожаления отдал их наступающим волнам, потому что завтра он вернется, а будущее тянулось перед ним бесконечно.

Он был еще слишком мал и не знал, что завтра может и не наступить — как для него самого, так и для всего мира.

Теперь изменились даже холмы, придавленные тяжестью прошедших лет. И не все изменения были работой природы, потому что как-то ночью в давно позабытом прошлом нечто метнулось вниз со звезд, и городок испарился, взлетев к небу в столбе клубящегося пламени. Но это случилось настолько давно, что уже не стоило жалости или сожаления. Подобно падению легендарной Трои или гибели Помпеи, это событие стало древней историей и теперь не трогало душу.

Над ломаной линией холмов торчало длинное металлическое сооружение, поддерживающее лабиринт вращающихся и сверкающих на солнце зеркал. Никто из живших прежде не смог был угадать их предназначение. Для них оно выглядело бы столь же бессмысленно, как обсерватория или радиостанция для древних людей. Но сооружение не было ни тем, ни другим.

Вскоре после полудня Бран пришел поиграть среди оставшихся после отлива мелких луж. На берегу он был совсем один, но его охраняла непрестанно наблюдающая за ним машина. Всего несколько дней назад рядом с Браном возле голубых вод прекрасного залива играли и другие дети. Время от времени Бран задумывался над тем, куда они подевались, но он был склонен к одиночеству, и ответ его не особенно волновал. Погруженный в свои мечты, он был вполне доволен тем, что остался один.

За несколько часов он соединил лужицы сложным переплетением каналов. Мысли Брана были очень далеки от Земли, как в пространстве, так и во времени. Вокруг него сейчас простирались унылые красные пески другого мира, а себя он воображал Гарденисом, принцем инженеров, спасающим свой народ от всепоглощающей пустыни. Брану мнилось, будто он на Марсе; он знал историю его долгой трагедии и помощи, которая пришла с Земли слишком поздно.

Пустынное море простиралось до самого горизонта; уже столетия его не бороздили корабли. Когда-то, почти в начале времен, человек вел недолгую войну с океанами мира. Теперь же казалось, что лишь мгновение миновало от появления первых каноэ до прощального рейса последнего огромного мегатерия морей.

Когда по пляжу скользнула гигантская тень. Бран даже не поднял голову. В последние дни эти серебристые великаны взмывали из-за холмов непрерывным потоком, и теперь он почти не обращал на них внимания. Всю свою жизнь он видел величественные корабли, вспахивающие небеса Земли на пути к далеким мирам. Нередко он видел, как они возвращаются из этих долгих путешествий, пронзая облака и привозя полные трюмы удивительнейших грузов.

Иногда мальчик задумывался, почему больше не прилетают эти возвращающиеся путники. Все корабли теперь только улетали; ни один уже не спускался с небес в космопорт за холмами. Никто не объяснил ему, почему все изменилось, и он сам догадался, что не надо сейчас об этом спрашивать, потому что видел печаль, которую вызывают такие вопросы.

— Бран, — услышал он негромкий голос робота, имитирующий голос матери.

— Бран… пора идти.