скажет ему: «Будь ты проклят, Шурка Русанов!» И плюнет ему в лицо…
И будет иметь право так поступить.
– Ох, – простонала Александра. – Ох, господи…
– Значит, ничего? – спросил Храмов. – Совсем ничего?
Спрашивал он раз, наверное, в десятый. А может, и в тридцатый.
И Поляков – раз, наверное, в десятый, а может, и в тридцатый – ответил:
– Ничего.
И оба замолчали.
Столь глубокомысленный диалог означал, что Храмов хочет знать, не помнит ли майор Поляков хоть чего-то, что предшествовало тому выстрелу в подворотне. А Поляков уверяет: нет, мол, не помню!
– Ну хоть зачем тебя в ту подворотню понесло, помнишь? – безнадежным голосом спросил Храмов, не замечая, что перешел на «ты». Поляков чуть поморщился, но ничего – стерпел. – Может, заметил там что- то подозрительное?
– Да говорю же, что нет! – уже сердито проговорил Поляков. – Я и не заходил туда.
– Тебя нашли лежащим в сугробе в подворотне. Шага три от входа.
– Ну, может, меня подстрелили на улице и заволокли туда, когда упал.
– Не получается, – покачал головой Храмов. – Если бы ты упал на улице, ударился бы головой о наледь. Хоть какой-то след остался бы, а вернее, ты расшиб бы лоб. Сотрясение мозга могло быть. Ничего подобного. Но у тебя шинель справа была запачкана известкой, да и волосы – тоже. Значит, тебя после выстрела шатнуло вправо, и ты, падая, крепко обтер головой и плечом стенку подворотни. Она в незапамятные времена была побелена, остатки извести там еще сохранились, их ты на себя и принял, когда навалился на стену. Потом соскользнул в сугроб. Лежал лицом вниз, когда тебя нашли.
– Кто? – быстро спросил Поляков.
– Шумилов Северьян Прокопьевич, бывший рабочий с «Красной Этны», и его соседки, Русанова и Аксакова. Аксакова и Шумилов слышали выстрел, когда стояли в подъезде и разговаривали. Аксакова только что вошла в дом, Шумилов собирался выйти покурить. Остановились, тут и раздался выстрел. А Русанова из своего окна фактически видела, как в тебя стреляли. Видела силуэт мужчины в шинели и фуражке. Видела, как мужчина покачнулся и упал после того, как у него за спиной что-то вспыхнуло и грохнуло.
– Вспыхнуло и грохнуло, – задумчиво проговорил Поляков. – Ну, Русановой могло и померещиться. Я так вот не припоминаю, чтобы заходил в подворотню…
– А мне кажется, что у тебя просто провал в памяти, если не что-то похуже, а Русановой-то как раз ничего не померещилось.
– Ну ладно, – устало проговорил Поляков. – Пусть так. Пусть я туда заходил. Может быть, у меня была в том нужда.
– Какая? – так и подался к нему Храмов.
– Естественная! – прошипел Поляков. – Шел, шел, захотел отлить, свернул в подворотню… С тобой такого никогда не случалось?
Храмов не заметил, что Поляков тоже перешел с ним на «ты». А Поляков подумал, что так даже удобней – на «ты».
– Случалось, – согласился Храмов. – Только в меня за это не стреляли.
– А мне не повезло, – проворчал Поляков. – Может, дворник шибко возмутился?
– Сдурел, какие в наше время дворники? – искренне удивился Храмов. – А кстати, как ты вообще оказался на Фигнер? Ты ведь живешь на Грузинской. Чего тебя понесло невесть куда?
– Да ну уж, невесть куда! Скажешь тоже! Прошвырнулся немного по Звездинке, потом по Дзержинского, только начал поворачивать по Фигнер на Свердловку, а тут…
– Что? – резко спросил Храмов.
– Ну, это… не помню дальше.
– Ладно. Не помнишь, – покладисто кивнул Храмов. – Не помнишь так не помнишь. А скажи, ты никого не заметил, кто бы прямо перед тобой зашел в подворотню?
– Да вроде не видел никого, – ответил Поляков, для начала очень натурально изобразив раздумья. – А что такое?
– Да то, что Аксакова, та, что тебя потом нашла, вошла в свой подъезд минуты за три, максимум – за пять до того, как в тебя выстрелили. Ты не видел, как она входила? Одна она была или нет?
– Не видел я никого, – буркнул Поляков.
– Странно, – пожал плечами Храмов. – Потому что она тоже «прогуливалась» после дежурства. И тоже шла в обход, по Звездинке, потом по Студеной и по улице Дзержинского, хотя обычно идет домой от госпиталя дворами до Свердловки. Вы как будто сговорились с ней в тот вечер прогуляться. Правда?
– Нет. Неправда, – твердо сказала Поляков.
И отвел глаза, посмотрел на тумбочку.
Сегодня он уже мог чуть поворачивать голову. Самую капельку, но все же видел герань. И первое, что сделал, проснувшись, на нее посмотрел. Герань осыпалась. Лепестки горкой валялись на тумбочке, а на зеленых веточках оставались две-три нераспустившиеся красные почки.
В палату вошла сестра – очень хорошенькая брюнетка с синими глазками. То, что она именно брюнетка,
