скорчилась в ожидании неминучего конца, и помчалась, спотыкаясь и падая, наверх. Наверху было страшно – обстрел продолжался, но она уже больше не могла находиться в бездействии. И в ту же минуту раненые, доселе стоически, молчаливо сносившие страх и неопределенность, вдруг закричали вслед:
– Не уходи! Не бросай нас, сестра! Куда ты? Вернись!
И Ольга поняла, что для них она была неким знаком надежности, охранительницей, берегиней, ее присутствие значило, что их никто не бросил, что жизнь их находится под присмотром, что их в случае чего спасет эта высокая кудрявая медсестричка или санитарка – какая разница? Ее простенькое звание было для них сейчас воистину «первым после бога»! Говорят же, что медсестра на войне ближе родной сестры. Ольга уходила – и они начинали ощущать себя беспомощными, брошенными, забытыми детьми.
– Я вернусь! – крикнула она, уже начиная подниматься из трюма на палубу. – Я только посмотрю, что там, и вернусь! Честное слово!
Они умолкли. То ли потому, что в самом деле поверили, то ли потому, что очень хотели поверить.
Ольга выбралась на палубу и еле успела отпрянуть, чуть не сшибленная с ног майором Метелицей, которая, шатаясь от натуги, тащила куда-то большую скамейку.
Оля глянула на нее дикими глазами.
– Мы тонем, – чуть запыхавшимся, но вполне спокойным голосом ответила Серафима Серафимовна на ее невысказанный вопрос. – Надо всех, кого возможно, снабдить спасательными средствами. Возьмите на пожарном щите топорик, ломайте двери кают. На них тоже можно плыть. Ну, что уставились?
Ольга мельком поразилась, что Метелица обращается к ней на «вы», но тотчас заметила, что она не одна: рядом стояли еще несколько перепуганных сестер и санитарок.
– Все, что поможет людям удержаться на воде, – на левый борт. Будем постепенно спускать раненых на воду. Сами поплывем между ними, будем страховать. До левого берега рукой подать! – в сердцах махнула она рукой. – Только без паники, девочки!
В это мгновение снаряд врезался в рубку, и собравшихся в беззащитную кучку женщин накрыло осколками и взрывной волной.
Ольгу швырнуло на палубу. Уткнувшись лицом в мокрые доски, она мысленно ощупывала себя. Вроде бы жива. И даже не ранена!
Медленно приподнялась. Прямо перед ней лежала Серафима Серафимовна – со строгим выражением резко побледневшего, словно бы вылинявшего лица и стиснутыми губами. Из груди ее торчал осколок. Рядом – еще две сестры, сплошь залитые кровью.
– Симочка, – пробормотала Ольга, которой раньше и в голову бы не пришло назвать так Серафиму Серафимовну. – Вы что? Вставайте, Симочка! Товарищ майор!
Ни Симочка, ни товарищ майор не отвечали. Смотрели неподвижными, мертвыми глазами.
Кто-то сильно толкнул Ольгу в бок. Это была Аля Самарина – бледная, с головой, обмотанной бинтами и казавшейся поэтому неестественно большой.
– Давай! – крикнула она заплетающимся языком. – Некогда плакать! Доски на левый борт! Раненых на воду…
И повалилась замертво на палубу. Сквозь повязку резко проступило кровавое пятно.
Ольга громко всхлипнула и в ту же минуту зажала рот. Плакать и в самом деле было некогда…
Дальнейшее сохранилось в ее памяти какими-то обрывками. Чудилось, иногда картины, которые разворачивались перед ней, закрывал некий черный занавес. А может быть, Ольга порой впадала в беспамятство и что-то пропускала? Может быть…
Пароход горел, его корма все резче оседала в воду. Команды покидать судно не поступало, но командовать было некому: и начальник госпиталя, и капитан «Александра Бородина» убиты. Выскочил боцман Костин, оставшийся теперь за капитана.
– Всем за борт! – крикнул он, а сам побежал по каютам. Здесь он и столкнулся с Ольгой, которая медленно пробиралась из трюма, по очереди волоча двух оставшихся раненых. Один из них был тот самый сержант в ее поясе. Он отталкивался перебитыми ногами от пола, помогая Ольге, и бормотал:
– Я думал… бросят… а ты пришла… ты не бросила…
Протащив сержанта несколько метров, Ольга опускала его на пол и возвращалась к другому раненому: молоденькому башкиру, почти мальчишке, с бледным до зелени, заострившимся, поразительно красивым лицом, с бровями, которые напоминали две стрелы, которые вонзились в его точеную переносицу. Он ничего не говорил: только шипел что-то сквозь стиснутые зубы от нестерпимой боли.
Боцман хотел крикнуть девушке, чтобы бежала на палубу и прыгала в воду: пароход вот-вот потонет, – но поглядел в ее почти незрячие от усталости и страха глаза и понял: эта не бросит, не побежит. Кинулся к ней, с невероятной легкостью подхватил сержанта и поволок его наверх, оставив Ольге башкира.
Мальчик обнимал ее за шею худыми смуглыми руками и шипел, шипел…
– Ничего, – бормотала Ольга. – Сейчас.
И вот последняя лестница. Ольга взглянула наверх с отчаянием, вдруг осознав, что ей никогда в жизни не подняться с этим юношей, который становился с каждым мгновением все тяжелей и тяжелей.
Слезы так и хлынули из глаз, но она даже не могла их вытереть, потому что боялась разжать руки: раненый упадет.
Она стояла и тихо всхлипывала от горя и бессилия.
«Надо отдохнуть, – сообразила вдруг Ольга. – Мне надо отдохнуть только одну минуточку. Положить раненого, перевести дух и размять руки. Тогда вернутся силы, и я смогу тащить его дальше».
Вдруг она осознала, что мальчик умолк, а его руки, до боли сжимавшие ее плечи, упали.
Посмотрела – и ахнула, увидев, что из угла рта парнишки сочится кровь, а глаза его закатились.
